У меня были верные друзья: мама, Александр Васильевич, Николай Николаевич, каждый из них протянул бы мне руку и вывел. Но я скрываю от всех свой плен и пытаюсь вырваться собственными силами.
Вот каков мир и его любовь! Вот что значили при взгляде на взрослых тревожные предчувствия в детстве. В эти дни произошло для меня губительное разделение простой и единой жизни на «этот» мир, полный злых страстей, от которого надо бежать, и на «тот», желанный. И отвращение к людям, и вместе с тем любовь к ним до слез. Именно в эти дни, вернее, в эти ночи я плакала от горячей любви к людям, от жажды соединиться с ними и служить им и оплакивала как неосуществимую мечту о единственной встрече. У меня сохранились стихи тех дней.
Стою на глухом перекрестке,
а ветер, гулящий, хмельной,
в игре безудержной и хлесткой
помериться вздумал с тобой.
В провалы пустынные улиц —
(в провалы глухие судеб!)
мой дух боязливо сутулится —
сдержит — не сдержит разбег?
Но силой державной влекомый
в лазурь запредельных сторон
последней и страшной истомой
еще непокорный смятен.
И здесь, на глухом перепутье,
под вьюгой и ветром хмельным,
какими путями свернуть мне и
зовам ответить каким?
Поверить зарницам далеким
всей ширью немеркнущих глаз,
иль с ветром пуститься в широкий,
как смерть упоительный пляс?
КАПЛЯ — ОКЕАНУ
Близится час отлива.
Ты оставляешь меня на берегу
и уходишь.
Сухой прибрежный песок пьет меня
тысячами жадных уст.
Острая и злая трава,
что растет у самого берега,
извиваясь, тянется ко мне,
бледная от жажды.
Солнце опаляет меня и зовет за собой,
и я не в силах противиться его желанью…
Ты покинул меня, но я слышу
отдаленный шум Твоих волн.
О, Ты есть — и этого мне довольно!
Из облака, что бессильно поднять меня
к жестокому солнцу,
я вернусь к Тебе, снова к Тебе.
Свободное копирование
