Мы вернулись в Калугу, где узнали, что хозяин квартиры подал вексель мужа ко взысканию, и нам пришлось искать другую квартиру. Воронин, узнав о моей беременности, отказался дать денег вперед (так как на зиму на меня нельзя было рассчитывать), и мы очутились в ужасном положении. Не только мебели, иногда самого необходимого купить было не на что. Три ночи я спала на полу: все описали по иску прежнего хозяина. Я переносила это ужасное положение удивительно легко и ни разу не упрекнула мужа, за что он не раз благодарил и удивлялся мне. В конце июля он как-то достал денег и решился съездить в Нижний Новгород в надежде играть там ярмарку или встретить какого-нибудь антрепренера.
Он уехал, оставив меня в гостинице, где жил Кузьмин с актрисой Н., и заплатил за меня за две недели вперед. К концу этого срока я получила от него письмо, в котором он проклинал себя, что не взял меня, так как в Нижнем сильно нуждаются в актрисе на мое амплуа, что ему места нет, а деньги все прожил и мне выслать не может ни копейки. Мне казалось, что я сойду с ума. Всю ночь я не сомкнула глаз, придумывая средства для немедленного отъезда. Я думала ехать, а послезавтра кончался срок, и меня попросили бы очистить квартиру, так как платить было нечем и есть было нечего. У меня были только золотые часы (на снурочке), попавшие в опись имущества, которые я ни заложить, ни продать не имела права. К знакомым я ни за что бы не обратилась. К утру мне казалось, что моя голова лопнет, и комната душила меня.
Я вздумала идти на бульвар, несмотря на ранний час, и, устав от прогулки, присела отдохнуть на скамейку. Долго я сидела, обдумывая свое несчастье, как вдруг услыхала по песку шаги. Подняв голову, я увидела знакомого, Павла Петровича Соловьева; он бывал не особенно часто у нас, но чрезвычайно был мне симпатичен. Он спросил, почему я так рано вышла и где мой муж. Я сказала, что он отправился искать место, так как Воронин становится невыносим и служить больше мы не можем. Он стал успокаивать, что все устроится и Калугу бросать не следует: "Вас здесь полюбили и вы привыкли". Но я уже начала привыкать к мысли об отъезде, и его успокаивания совершенно расстроили мои нервы.
Кончилось тем, что я рассказала ему все и не преминула расплакаться. Он был пожилой, всей Калуге известный человек и занимался, кажется, частной адвокатурой. Знала я его мало, но слышала о нем только хорошее. Впрочем, я была в таком состоянии, что готова была заплакать перед первым встречным. Я попросила совета у Павла Петровича, ехать ли мне в Нижний, и показала письмо мужа (я перечитывала его двадцать раз).
— Конечно поезжайте, — сказал он.
Я вздохнула свободно. Я сама так думала, но боялась, что ехать будет глупо. Верного ведь ничего не было, а между тем мы теряли место в Калуге; контракт был на три года, о чем я без содрогания не могла подумать. Разговор коснулся денег, и я призналась, что у меня ничего, кроме часов, нет. Он спросил, сколько мне нужно, и я ответила: 40 рублей. Накануне мы с Кузьминым рассчитали всю дорогу как можно дешевле, и этой суммы оказалось достаточно.
— Ступайте домой, а то хоть я и старик, но об нас могут дурно подумать, видя на бульваре в такой необычный час, и укладывайте ваши вещи. Завтра почтовый день, и вы можете выехать, а деньги будут у вас за час до отъезда.
Я чуть не поцеловала его от восторга и не верила своим ушам. Придя домой, я застала моих товарищей за кофе. К ним пришел Бураковский, и они все удивлялись моему отсутствию. Бураковский, узнав, что я была на бульваре, стал всех уверять, что у меня назначено свидание, и, дурачась, упрекал за равнодушие к нему и ревновал к воображаемому сопернику. Кузьмин тоже шутил: "Это она ходила искать в песке 40 рублей на дорогу". Он не подозревал, какая была правда в его словах. Я боялась сказать о моем счастье (чтобы не сглазить), но только намекнула на надежду уехать и просила Н. помочь мне в укладке вещей. Она стала надо мной смеяться, и так в шутках прошло все утро. После обеда мы с Н. уложили все, что у меня было, и я, измученная, легла в постель, чтобы опять не заснуть ни на минуту.
Встала я чуть свет; время тянулось невообразимо медленно. Наконец настал желанный час, в мой номер постучали, и вошел Соловьев. Он извинился, что опоздал на четверть часа (эти четверть часа показались мне годом, и я начала уже думать, что видела этого доброго человека во сне), и передал мне деньги. Я просила его взять взамен мои часы, которые тщательно уложила в коробочку, и сказала, что пришлю за ними, как только будут у меня деньги. Он сначала отказался, но, боясь меня обидеть, взял и ушел, провожаемый изъявлениями моей безграничной благодарности.
Через несколько часов тарантас Ечкина (сообщение между Калугой и Москвой) увозил меня, полную надежд и восторга. Кузьмин, Н. и Бураковский не хотели верить моему отъезду до последней минуты, и Н. очень плакала, провожая меня. Калугу я проклинала и помнила только Соловьева, спасшего мне жизнь.
Свободное копирование
