Между тушинами доселе сохраняется суеверное обыкновение избегать прикосновения к покойникам. Поэтому никого не допускают умереть дома. Едва заметят приближение смерти, тотчас выносят его в сени и, наплакавшись над ним вдоволь, стараются похоронить как можно скорее. Прикасавшиеся к мертвому не должны ни с кем иметь сообщения и в течение месяца жить отдельно. Все это делается, по мнению их, для большей чистоты и в угодность цейдрой (святым).

Тушины верят в бессмертие души и даже имеют понятие, весьма темное, о будущей жизни. Одни думают, что люди на том свете живут такой же материальной жизнью -- бедно или богато, и чем больше пожертвований покойнику от живых, тем душе его будет лучше, чем больше закалывают на его поминках животных, тем и у него их будет больше. Другие полагают, что тени душ всех умерших обитают в каком-то царстве полумрака, в ожидании будущего решения своей участи.

Бывали примеры, что тушинские наездники хладнокровно бросались в самые жаркие сечи и умирали с восторгом при мысли, что они будут оплакиваемы, как герои, что песни об их деяниях зазвучат на устах красавиц (и женщины у них действительно большей частью красавицы) и воспламенят соревнование храбрых, что память о них дойдет до позднего потомства и имена их будут причислены к сонму тех, о которых рассказы с таким благоговением ходят по разным селам.

Поминки по умершим производятся в следующем порядке:

а) Кортмакая -- тризна при самом погребении;

б) Швидае -- поминовение через семь дней;

в) Долуйлое -- надевание траура (при этом мужчины отпускают бороду и длинные волосы на голове). Траур надевают на несколько дней, на год и даже на три года, смотря по желанию и близости родства. В продолжение этого времени избегают присутствия в публичных увеселительных собраниях, не носят без особенной нужды оружия и не скачут верхом, что считается у тушин, да и у всех кавказцев, одним из первых удовольствий. Женщины в трауре привешивают на плечи шерстяные кисточки и лоскутки железного панциря;

г) Корт-башуйлое -- бритье бороды и снятие траура у мужчин;

д) Айрчейрон-далуйлое -- снятие траура у женщин;

е) Петей-датадуйлое -- приглашение плакальщиц над одеждой умершего;

наконец, ж) Вег -- эта годичная и последняя тризна по умершем совершается всегда с особенной пышностью, сопровождаемая скачкой (дог) и ружейной пальбой в цель (дабаг), она привлекает множество зрителей. В собрание гостей, на площадь, выносят одежду покойного для раздачи ее, также оружия и лошади бедным, и затем все пожертвования и поминки прекращаются. Лошадей, назначенных для скачки, подводят поодиночке к одежде и дают им понемногу рассыпанного на ковре ячменя, а одна из плачущих женщин обливает колена каждой лошади молоком. Вокруг одежды ставят огромные ушаты с пивом и до двадцати пяти круглых хлебов, в которые воткнуты небольшие значки из красной и белой материи; на эти же хлебы кладут бараньи ножки, кусочки сыра и т. п., вслед за тем всадники, держа такие же круглые хлебы со значками, подъезжают к одежде. В ожидании трогательной сцены все присутствующие обступают их кругом. Наконец, на лошади покойника въезжает в круг известный певец и громким, величественно-печальным голосом начинает импровизировать песнь "Далай", заключающую в себе трогательное похвальное слово усопшему; она сопровождается припевом хора всадников.

 Песнь Далай  

Певец: Провозгласим, удалые наездники, печальную песнь -- Далай, падшему герою!

Хор: Далай, далай!

Певец: Чье сердце не тронется жалостью при виде боевых его доспехов и лихой лошади, покинутых хозяином и осужденных на вечное забвение?

Хор: Далай, далай!

Певец: Его родных, друзей, облеченных в траурные одежды!

Хор: Далай, далай!

Певец: Несчастной матери, оплакивающей смерть единственного сына, последнее свое утешение!

Хор: Далай, далай!

Певец: Его нежных сестер, сраженных злою судьбой, подобно полевым цветам под хладною рукой осени!

Хор: Далай, далай!

Певец: Неутешной жены, тающей в горячих слезах, как воск от лучей солнечных.

Хор: Далай, далай!

Певец: Погибший друг! Неужели бранная одежда и прекрасные усы твои не будут более красой нашего общества?

Хор: Далай, далай!

Певец: Нет! Мы не разгласим о твоей смерти и не порадуем этим врагов наших.

Хор: Далай, далай!

Певец: Спросят ли о тебе в Лезгистане лезгины, мы скажем: "Он в Кистетии у дичинского владетеля".

Хор: Далай, далай!

Певец: Спросят ли кистины, скажем: "В Кахетии у грузинского царя".

Хор: Далай, далай!

Певец: Спросят ли свои грузины, скажем: "Он там, у Господа".

Хор: Далай, далай!

Певец: Проснись, храбрый! Иль ты не слышишь звука военной трубы? Иль ты отказываешь просьбе тушинских наездников, предлагающих тебе предводительство в предстоящем набеге?

Хор: Далай, далай!

Певец: Иль ты не в силах более принять начальства, иль не можешь управиться с конем и извлечь из ножен смертоносную саблю?

Хор: Далай, далай!

Певец: Гроза и кара беспокойных врагов! Не ты ли один отразил когда-то сильный натиск погони своим знаменитым сиято (особый род винтовки)?

Хор: Далай, далай!

Певец: Слава предков, ярче просиявшая в потомке. Ты был законом, ты был властителем Тушетии!

Хор: Далай, далай!

Певец: Блаженна твоя будущность, преобразившаяся в голубя, облеченного веселием невинности!

Хор: Далай, далай!

Певец: Воззри и на приношение твое блаженной памяти: полные кадки коды (хлебная мера), пышная трапеза, гости всех сословий и званий. Воззри на гласящих тебе за серебряной чашей: вечная память!

Хор: Вечная память!

Народ (шепотом): Вечная память!

Вслед за тем всадники приготавливаются к скачке.

Какая воинственная поэзия, какое воспламеняющее действие производит подобное красноречие на горцев!

По данному знаку они пускают коней во весь опор к назначенному месту, где опередившего ожидает награда -- алам, знамя, обвешанное подарками женских рукоделий.

В горной Тушетии нет равнин, и потому нельзя не удивляться бесстрашию всадников при подобных скачках: не обращая внимания на опасности, через скалы, крутизны и рытвины они несутся по снежным хребтам гор. Внимание всех зрителей с невольным участием следит за всадниками, едва видными вдали; наконец, орлиное зрение некоторых различит опередившего наездника. Крики удивления, поздравления, похвалы лошадям и возбужденные развязкой споры утихают только при появлении благословляющего трапезу деканоза. По окончании молитвы деканоз и все гости пьют за упокой души усопшего, проливая каждый раз, по обычаю грузин, несколько капель на скатерть. Пирушка оканчивается ружейной пальбой в цель. Веселый шум подгулявших утихает вслед за отголосками выстрелов, оглашающих ущелья; потухающее солнце за гребнем гор освещает живописную картину и толпы расходящего народа.