Приближался день отъезда, но тут обнаружилось, что китобоям ничуть не надоело в Туле. Они настолько окрепли, что их желания уже не ограничивались едой и питьем. Они явно получали удовольствие от общества вдовы Алоквисак. Она шла им навстречу и умела привести их в хорошее настроение; и хотя из-за этого лишалась ее милости часть молодых неженатых эскимосов, они не роптали, считая это жертвой, принесенной на алтарь гостеприимства.
- Белые люди сильны и у них бурные порывы, - объясняла Алоквисак. Они долго находились без женщин, поэтому мы обязаны проявить сострадание и помочь им.
Когда все приготовления закончились, Томас Ольсен предложил мне взять Алоквисак в поездку. Ее умение шить может пригодиться нам в пути, сказал он серьезно и убедительно.
Я не стал спорить о достоинствах вдовы, я просто категорически заявил - если вы сами не можете шить и чинить свои штаны, то лучше вам остаться в Туле!
Когда мы уже приготовились к отправке, Билл Раса и Семундсен попытались отблагодарить Наварану за гостеприимство и помощь; но эскимосская женщина вовсе не хочет, чтобы ей оказывали какие-то знаки благодарности. Ее лишь очень смутит, если мужчина открыто покажет, что помощь какой-то жалкой женщины была ему необходима. Наварана ответила только, что настал час отъезда. Этот момент стал вехой в жизни Навараны. Ее родная мать приехала в Туле с парой камиков, сшитых ею самой. Моя маленькая жена придирчиво оглядела их со всех сторон и проверила швы, как она делала со всеми вещами, сшитыми для китобоев. Но для Касалук это было неслыханным оскорблением - она считала, что шьет намного лучше Навараны. Не в состоянии произнести ни слова, она покинула дом, сославшись на дела. Однако все присутствующие поняли, что Касалук вне себя. Всем женщинам стало ясно, что произошло; все смотрели на Наварану, которая тоже была крайне возбуждена. Потом она сказала мне, что об этом случае узнают все женщины в Гренландии. Но, объяснила она, случилось так, что у нее не было выхода, хотя она и понимала, что публично оскорбляет свою мать. Когда отвечаешь за свое шитье, то приходится проверять камики, сшитые даже родной матерью. Кроме того, двое китобоев стояли рядом и если бы она дала им камики, не осмотрев их, у них, вполне вероятно, могло создаться впечатление, что она проявляет к их снаряжению меньше внимания, чем следует.
Однако истинный смысл этого эпизода лежал глубже: Наварана была женой "человека, который думает за весь народ"; это почетное имя мне присвоили без достаточных оснований, но Наварана считала необходимым дать всем понять, что она - "первая дама" в стране. И хотя по натуре Наварана была прямодушна и приветлива, она решила, что обязана ради меня показать свое превосходство над всеми женщинами племени - в том числе и над родной матерью.
Когда все было готово, я сказал Наваране, что, пожалуй, погода подходящая и не пора ли садиться в лодку. Только это и было сказано на прощание. Эскимосы не выказывают своей печали, когда они расстаются, это дурная примета для путешествия. Наварана не попрощалась со мной, она только улыбнулась и сказала, что ей вдруг захотелось попробовать свежего лосося. Поэтому она отправится на маленькое озеро за Туле и попытает счастья в ловле. Пока мы переносили в лодку оставшееся снаряжение и рассаживались по местам, мы видели ее и еще нескольких женщин. Не оборачиваясь, они поднимались на скалу. Мужчины, которые оставались дома, делали вид, что не замечают наших приготовлений к отъезду. Они вели себя так, будто мы собираемся покататься по заливу. Только одна вдова Алоквисак попрощалась с нами и пожелала счастливого пути. Наши эскимосы в лодке смеялись до упаду, когда она стояла одна на берегу и смотрела нам вслед. Бедная Алоквисак, сказал один из них. Ясно, что она забылась и ведет себя так неприлично только потому, что ей никогда больше не придется пригласить к себе кавдлунаков.