В один из дней нашего не совсем понятного заточения я увидел небольшую заметку во фронтовой многотиражке (возможно, это был «Боевой листок», отпечатанный типографским способом). Газетку кто-то случайно обронил, а может быть, мне ее подбросили... В ней сообщалось, что успешное проведение венской операции стало возможным, благодаря действиям СМЕРШа и отряда Дунайской флотилии, в результате — наряду с прочими успехами удалось сохранить от разрушения город Вену... Там же сообщалось о представлении к правительственным наградам участников. Но ни словом не упоминалось в ней ни о Соколе, ни о роли австрийского движения Сопротивления. Эта заметка вызвала у меня чувство жгучего стыда за соотечественников. Я не знал, как сказать об этом Соколу. Решил пока отложить этот неприятный разговор по крайней мере до следующею дня.
Но вечером за мной пришли. Сержант повел меня в соседнее здание, где в просторном, ярко освещенном кабинете я предстал перед щеголеватым майором в новеньком кителе, с золотыми погонами. Он держал в зубах сигарету «джонни», небрежно перебрасывая из одного угла рта в другой. Смершевец остановил на мне испытующий презрительный взгляд, а затем обратился к присутствующей здесь же миловидной девице с погонами лейтенанта. Ее новенькая гимнастерка, туго перехваченная широким ремнем, подчеркивала пышность груди и бедер.
— Спроси-ка у этого... (майор по фамилии Зарубин произнес нецензурное слово) фон-барона, знает ли он, с кем имеет дело? (В моих документах, оформленных уже в Вене, в целях конспирации я значился как «фон Витманн»), Переводчица, видимо, привыкшая к лексикону майора, перевела вопрос. Поблагодарив ее, я сказал по-немецки, что ее помощь нам не потребуется, поскольку я русский...
— Что он там прохрюкал на своем свинячьем языке? (Так даже в гестапо со мной не разговаривали...)
Я ответил, что, видимо, имею дело с офицером СМЕРШа... Что же касается «свинячьего языка» (мне захотелось уязвить майора), — это язык Маркса и Энгельса, Шиллера и Гёте, этим «свинячьим» языком в совершенстве владел Ленин!
Смершевец сначала потерял дар речи, а потом обрушил на меня поток отборной нецензурной брани. И все это в присутствии женщины. Он добивался от меня отказа от того, что было в моем незаконченном письменном отчете. А еще я должен был признаться в сотрудничестве с парой иностранных разведок, и не каких-нибудь захудалых, а самых знаменитых, требовал признания в добровольной сдаче в плен — якобы в добром здравии и при оружии... А плен, по приказу Верховного — считался «изменой Родине»! Несколько раз он хватался за кобуру, грозясь пристрелить меня. Но вскоре убедился, что этот прием мало действовал.
Я отказался отвечать на его вопросы и потребовал встречи с представителем фронтовой разведки.
Как и следовало ожидать, моя строптивость не осталась без последствий. Я был отправлен в сырой темный подвал. Тусклый электрический свет едва проникал снаружи через крохотное оконце у потолка. На полу спали несколько человек. Под ногами хлюпала грязь. Стены также была влажными и липкими. В подвале раньше хранили уголь. Когда рассвело, можно было разглядеть на стене следы пуль и бурые пятна крови. Видно, здесь же расстреливали...
Я опустился на корточки, не решаясь лечь вместе с другими в липкую жижу. Горькая обида и недоумение переполнили меня, вытеснили все другие ощущения. После всего пережитого... За что?.. Слезы душили меня. Всю ночь я не сомкнул глаз, еще надеясь, что произошла нелепая ошибка. Вспомнилась газетная заметка... Так вот, оказывается, в чем дело! Теперь я почти не сомневался в правильности своей догадки. Карьеристы из ведомства Абакумова[1] приписали себе заслугу в успешном осуществлении Венской операции. А действительных ее участников, австрийских борцов Сопротивления, решили устранить. Я оказался в том числе... Меня-то они уничтожат первым!
Догадка моя стала еще более реальной, когда выяснилось, что в подвале вместе с мной были люди, приговоренные Военным трибуналом к расстрелу. Теперь они ожидали приведения приговора в исполнение или помилования...
И снова жизнь моя повисла на волоске. Еще несколько раз меня вызвал майор и демонстративно рвал и бросал в мусорную корзину документы о действиях боевых групп движения Сопротивления.
— Все это ложь! — орал он. — Никакою движения Сопротивления не было. И твоего участия в нем тоже. Ты добровольно сдался в плен и тебя следует расстрелять как изменника Родины!..
Я ответил ему, что в плен меня взяли раненного, как и тысячи других в Харьковском котле.
— А почему ты не вцепился зубами в руку фашиста, чтобы быть застреленным! — кричал следователь.
(Мне припомнилось, как в Харьковском котле один такой герой у меня на глазах срывал знаки различия со своей гимнастерки и землей лихорадочно затирал оставшийся на ткани след.)
Я не удержался и брякнул:
— Хотел бы посмотреть, как в этой ситуации укусил бы фашиста ты...
Что было дальше, рассказывать не хочется. Наверное, он, отродясь, был бешеный, а теперь взбесился вконец. По его протезной логике получалось, что остаться в живых на этой войне — и есть самое тяжкое преступление... В СМЕРШе посчитали, что «такое» — просто так не бывает...
— Вот если бы фашисты тебя повесили или расстреляли, тогда еще, возможно, мы бы тебе поверили...
В одну из передышек, рассматривая фотографию сестер Колесовых — Лили и Танюши, он спросил:
— А эти бляди обе твои?
— Вглядитесь внимательно, майор, одна из них еще подросток. Я растлением малолетних не занимаюсь.
Даже такая осторожно построенная фраза вызвала у него новую бурю. Он в бешенстве вскакивал из-за стола, хватался за кобуру (уже в который раз), дрожащими пальцами старался расстегнуть ее... Ему нужно было, чтобы всю его извращенную фантазию я ежечасно подтверждал своей подписью. И, наверное, чтобы я еще восхищался его следственным гением. Все худшее, что могло прийти ему в голову, он тут же приписывал мне. Я уже начал понимать, что он не остановится в достижении своей цели ни перед чем.
Мое положение становилось все более безнадежным...
Тогда я еще не мог знать, что тем временем в Вене происходили довольно странные события. Президентом республики стал престарелый Карл Реннер, тот самый Реннер, который еще в 1918—1920 годах был федеральным канцлером Австрии и позднее выступал за присоединение Австрии к Германии. Его доставили в Вену наши — представители того же СМЕРШа, по указанию Верховного Главнокомандующего. В прошлом австро-марксист Реннер после соответствующей обработки, видимо, вполне устраивал наших. А вот что касается Сокола, действительного организатора и героя австрийского Сопротивления, то он в это время находился в Бадене, тоже в подвале, но в другом. Более того, был распространен слух, что он погиб от рук гестаповцев, кажется, вместе с Кезом. О том, что Сокол и Кез остались живы, мне стало известно много позже.
Из подвала в Бадене Сокола отправили в лагерь военнопленных под Веной и собирались этапировать прямиком в Сибирь Там бы он надежно затерялся. Но не тут-то было — это был не тот человек, не для этого он прошел всю школу опаснейшего подполья. Он не стал испытывать судьбу на прочность, тут же совершил побег из лагеря и сам явился в советскую комендатуру Его встретили с радостным удивлением: дескать «чего только наши не учудят от усердия и неразберихи?!»... Внезапное исчезновение главы венской полиции поразило военных. Комендант города объявил о его розыске. Благодатову было нетрудно догадаться, кто, вопреки его желанию, хотел по-своему распорядиться судьбой героя Сопротивления. Сокола больше не пытались арестовать. Всесильная абакумовская служба СМЕРШ порой, вероятно, все-таки пасовала перед боевыми частями армии, опасаясь прямой конфронтации.
Свободное копирование
