Пояснение к фото. После смерти нашей мамы (в 2006 году) родительский дом унаследовала наша сестра Татьяна. Дом ветшал, и тогда Татьяна произвела обмен на однокомнатную квартиру там же, в Аксу, где и живёт поныне. Новые хозяева на территории огорода построили себе новый дом, а бывший наш домик неверно снесут.
Глава 7
Заканчивался сентябрь. Мама вспомнила, что прошёл ровно год, как она вернулась из Германии домой в Белоруссию, и ровно месяц, как судьба занесла её из Европы в этот далёкий азиатский край. Всё здесь для неё казалось непривычным: и климат не тот, и солнце не то, и вода другая. Неужели здесь придётся жить и рожать детей? Размышления не давали покоя. Как-то заговорила на эту тему с мужем, тот резонно обосновал:
— Послушай, Броня, неужели ты забыла ситуацию в Борковичах? Работы не было ни тебе, ни мне, с питанием трудности. Я думаю, что здесь нам будет намного проще. Давай немного подождём, присмотримся. Кстати, на днях поедем в село смотреть дом, в котором будем жить.
Отец не лукавил. С ним действительно разговаривала Ульяна Егоровна, интересовалась дальнейшими планами сына. Когда поняла, что он приехал с женой насовсем, сразу предложила:
— Коленька, поезжай в Ермак, посмотри дом, что мы купили на твои деньги. Там сейчас живёт детвора, ходят в школу. Может, что подремонтируешь и переселяйтесь.
Отец во время войны регулярно присылал своим родителям деньги по аттестату, офицерам это разрешалось, на них они и купили деревянный домик. Мои родители без промедления отправились «на разведку» в село. Село Ермак являлось районным центром, хотя особыми размерами не отличалось. Район должен был называться Ермаковским, но назывался Кагановическим в честь того самого Лазаря Моисеевича, политического деятеля, который занимал высокие посты в правительстве при Сталине и который, как впоследствии выяснилось, оказался активным организатором массовых репрессий тридцатых годов. В начале пятидесятых годов району вернули законное название.
Отец, собственно, уже успел побывать в селе: ему после приезда сразу рекомендовалось явиться в военкомат и стать на воинский учёт. Теперь решил показать село, свою малую родину, жене. Прошлись до центра, зашли в сельмаг. Кроме магазина, в центре заметно выделялись два больших одноэтажных здания: райком партии и школа. Школа до войны была семилеткой, а после войны получила статус средней.
Напротив сельмага, через дорогу, был виден небольшой рынок. Подошли к нему. Здесь торговали несколько женщин овощами и молочными продуктами, одна казашка стояла в стороне и продавала овечью шерсть. Недалеко от рынка, у забора, стояли на привязи лошади под сёдлами. Все дороги были грунтовые, разбитые телегами. Возле дорог и у домов не росло ни одного деревца, а сами дома были невысокими, снаружи мазаные глиной, с маленькими подслеповатыми окошками.
Когда вернулись к дому, мама увидела невдалеке с южной стороны небольшую рощу из молодых тополей и других насаждений. Отец ей разъяснил:
— Это сад. Посадил его и ухаживает за ним дед Баранов, живёт такой чудак в селе, последователь Мичурина.
От всего увиденного в селе мама была просто в шоке. После Германии она на родные Борковичи без слёз не могла смотреть. А здесь ещё большее убожество! И какая-то азиатская одичалость. Впечатлениями простодушно поделилась с мужем, чем привела его в уныние.
Дом, который родители приехали посмотреть, почти одиноко стоял метрах в ста от берега Иртыша и мало чем отличался от тех, которые были в селе: маленький, неказистый. Когда-то давным-давно это помещение использовалось в качестве сторожевой будки на пристани. Рядом, буквально через забор, была только сельская баня. Каким образом сельская банька и бывшая сторожка оказались рядом, никто не знал.
В доме сейчас жили трое школьников: Володя, Петя и Дуся. Они очень обрадовались, узнав, что брат со снохой скоро переедут в село и будут жить с ними — понимали, что такие дела, как приготовление пищи, стирка белья, топка печи будут переложены на чужие плечи. Мама ещё не знала об ожидавших её трудностях.
Жить в Ермак родители переехали во второй половине октября. Уже наступили холода, до закрытия навигации на реке оставалось не более двух недель.
Накануне отпраздновали день рождения мамы: ей исполнилось двадцать лет. По договорённости отмечали не семнадцатого, а восемнадцатого октября, в пятницу. К вечеру на «остров» съехалась почти вся родня, кроме семьи Марии, у которой сильно заболела одна из дочерей.
В этот день в гости к Анне должен был приехать её парень Федя. Ближе к вечеру на «острове» действительно появился коренастый, круглолицый, с голубыми глазами и добродушной улыбкой молодой человек в чёрном бушлате и форменной шапке железнодорожника. Анна его представила:
— Это Федя.
На «острове» началась суета: приехал Нюськин жених!
Весёлый и общительный Фёдор Иванович, а для детей просто дядя Федя, сразу всем понравился. Иван с Петром особой застенчивостью не отличались, и если к старшему брату и его жене относились с некоторой почтительностью и не позволяли лишней фривольности, то на Фёдоре повисли с первых минут. Ульяна Егоровна потихоньку ворчала:
— Черти вертоголовые, не дают человеку покоя.
Моему отцу Фёдор тоже понравился. Фамилия у него, правда, оказалась какая-то устрашающая: Аристархов, но это ничего, был бы человек хороший. Когда дети немного поутихли, отец с гостем долго беседовали под «салкыном» на самые разные темы. Здесь же на летней печке женщины готовили праздничный ужин. Володя рубил дрова и поддерживал в печи огонь. Фёдор рассказывал, что работает помощником машиниста локомотивного депо в Павлодаре: водит грузовые составы в Караганду, Алма-Ату и другие города. Насчёт Анны у него серьёзно: они решили к весне пожениться. Потом подозвал Володю и, улыбнувшись, спросил:
— Аня говорит, что ты в школе отличник.
— Ну, какой я отличник, — смутился Володя,— не дотягиваю.
— Кем хочешь стать?
— Военным мечтаю.
— Похвально, похвально.
Когда Володя отошёл, отец сказал:
— Серьёзный парень. Цель в жизни поставил и стремится к ней. Мне он сказал, что хочет поступить в лётное училище. По-моему, неплохой выбор.
Фёдор одобрительно покачал головой. Вскоре Ульяна Егоровна всех пригласила за стол.
Первый тост в честь молодой снохи произнёс немногословный свёкор Иван Иванович. Все выпили. Мама не пила, только слегка пригубила. Володе вообще не наливали, хотя он сидел за одним столом с взрослыми. Дети кушали за отдельным столом — здесь всегда так было принято. К середине застолья все начали шумно разговаривать, смеяться.
— Я вам сейчас расскажу шутку,— вдруг сказала Анна. За столом притихли.— Встретилась мне недавно в селе женщина, такая простуженная, с ребёнком. Слышу, что говор у неё странный. Спрашиваю, мол, вы не местная? Она отвечает, что нет. «А откуда?» «Издалека». Спрашиваю, какой она национальности? Она мне и говорит: «Минануска я». Нос у неё заложило и получилась вместо слова «белоруска» — «минануска». Ха-ха-ха.
Никто не засмеялся. Ульяна Егоровна осуждающе глянула на дочь. Шутку золовки мама восприняла болезненно, шутку, может быть, и не очень злую, но сказанную не совсем к месту. Это была первая шпилька. И не последняя.
Как-то при разговоре с Иваном Ивановичем мой отец похвалился, мол, вот видишь, батя, какую невестку я вам привёз: и красивая, и работящая. На что тот то ли в шутку, то ли всерьёз ответил:
— Тот же навоз — только издалека привёз, а красивая жена — чужая жена.
Отец смолчал, а мама всегда помнила обиду, нанёсённую ей малокультурным и грубым в обращении с людьми свёкром.
Свободное копирование
