О генах - 2

Часть 2. Родители.

Нас воспитывали родители так, как позволяло и требовало это жестокое время. Ни одному поколению за свою жизнь не приходилось испытывать столько, сколько свалилось на них. Когда началась Первая мировая им было по 12 лет. Гражданскую войну, голод, холод, холеру, чуму и бесконечные смерти родных и близких они пережили в пятнадцать – двадцать лет. Семнадцатилетним отец командовал отрядом, отбивался от Деникина, наступал на Врангеля и утверждал новую власть в Крыму. Был избран Секретарем горкома комсомола Алупки.

Многие его друзья лежат там «в степи под Херсоном». Судьба была милостива к нему, а значит и ко мне, он остался жить. Но, как окружали их казаки, как разрубали пополам до седла, как расстреливали оставшихся, как выползал, придя в себя, он мне рассказал только перед самой смертью. И они, эти казаки преследовали его и ночью и днем до последних дней.

Павки Корчагина не было, это – герой книги, писательский вымысел. А вот поколение 17-19 летних борцов революции, увлеченных идеями счастливого будущего, было, и оно действительно отдавало себя полностью борьбе за освобождение человечества. Сегодня их назвали бы «зомби революции», во Франции – «гаврошами», а в Китае - «хунвейбинами». Был Корчагин или не был, была лесозаготовка в Шепетовке или не было, не имеет никакого значения. Важно другое, что поколение мальчишек, родившееся в 1900 – 1903 годах, как и поколение, родившееся в 1922-1924 годах, укрыли своими телами матушку землю во имя великих идей. Как пел М Бернес «не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей». Мой шеф, 1924 года рождения, замечательный человек, прошел войну, умер, прожив всего 64 года, случайно высказал мне мучавшую его спрятанную от всех правду: «нас парней 1924 года после войны осталось лишь 5-6 процентов».

И мы не в праве осуждать их, этих незрелых мальчишек, оставшихся в живых с искалеченными душами. Не в праве осуждать Н.А. Островского за то, что он написал повесть о том, чего не было. Но он передал настроение этой молодежи, ее мечту и веру, с которой они погибали. Сегодня мы говорим о синдроме Афганистана, о синдроме Чечни. Но и до Афганистана другие такие же мальчишки несли в себе ужасы глумления, свершенные или в их присутствии, или их руками по приказу начальства.

Не было у моих родителей счастливого отрочества, не было хождения под луной в семнадцать, не было танцев и песен и хороводов у костра, не было юности. Их сразу бросили в полымя. Счастливыми во всей их жизни были только три года (1924-1927). А потом были 30-е годы, потом ужасные 37-38 годы. В наш дом на Грановского по ночам приезжали частенько воронки, кого-то забирали, и они исчезали навсегда. Люди не спали ночами, ждали с вещами. А потом пришел 1941, и было одно желание, спасти, уберечь детей. Во вред своему здоровью они отдавали свое последнее и даже свою кровь, чтобы накормить нас. Мама была донором, и на донорские карточки покупала что-то дополнительно и отдавала все нам, хотя выдавался этот доппаек для восстановления ее сил. Естественно, свое здоровье она подорвала.

Они бесконечно работали, для семьи оставались какие-то крохи времени. А надо было еще отстоять в длинной очереди и получить хоть что-то по карточкам. А затем из этого «что-то» приготовить съедобный обед. А еще стирки без горячей воды, кипячение баков на плите и всякие мыслимые и немыслимые переливания из корыта в таз и обратно. Я помню маму, когда она, усталая, садилась и начинала штопать носки, мои, брата, отца или перешивать из вещей брата или отца что-то для меня: рубашку, брюки, трусы или пальтишко. А отец все время был в командировках. Когда приезжал, был шумный вечер, нас баловали неведомыми сладостями, и мы слушали, засыпая, непонятные истории. В классе третьем или четвертом, в один из таких редких дней его пребывания в Москве, я сообщил, что родителей вызывает наша директриса. Дальше передаю словами отца почти дословно, так как он пересказывал эту историю много раз. «Пришел в класс, выбрал последнюю парту. Сижу, жду, когда будут ругать. Собрание началось. Директор, а затем классный руководитель ругали кого-то, родители вставали, что-то мычали в ответ. Приготовился к худшему. Объявили, собрание закончено. Думаю, совсем плохо, хотят со мной поговорить отдельно. Подхожу. Спрашиваю учительницу: «А как мой?» «А вы кто?»- вмешалась директор. «Клейменов». «У вашего сына все хорошо, можете и не приходить!» Отец пунктуально выполнил пожелание директора, и больше никогда мои родители не появлялись в школе.

Но ритуал воспитания существовал. На второй день после приезда отец садился в кресло, подзывал меня и просил принести дневник. Затем медленно перелистывал страницы, за время его отсутствия набиралось достаточно много пропущенного. Смотрел на оценки, спрашивал, что проходим. Я старался рассказать подробней. Он слушал внимательно, не перебивая. Потом резко подписывался и говорил: «Молодец!». Он мне завидовал. В детстве он окончил церковно-приходскую школу, четыре класса. А потом его отправили «в люди». С приходом вместе с Красной Армией в Крым, его девятнадцатилетнего выбрали секретарем комсомола Алупки, а образования не хватало. За один год он закончил все классы с пятого по десятый на рабфаке, а затем поступил на электротехнический факультет Московского Высшего Технического Училища имени Н.Э. Баумана (МВТУ), который был переименован в 1930 году в Московский энергетический институт. Уже в 30 лет он защитил кандидатскую диссертацию, но всегда ощущал недостатки своего гуманитарного образования. В пятом классе или в шестом мы учили М. Ломоносова «О восхождении Елизаветы Алексеевны на престол». Он никогда не проверял и не контролировал меня, а тут попросил прочитать выученное наизусть. Я удивился. А когда я закончил, долго еще повторял последнюю строфу, «Что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать». Глубокий смысл этих слов я понял позже, и почему отец так необычно отреагировал на последние строчки. Он думал о себе, что сумел прорваться в мир Невтонов, но упущенное наверстать было не возможно. Он надеялся, что я подхвачу его эстафету и сумею подняться на Олимп.

Родители меня не водили в балетную школу, не обучали музыке, не ездили в спортивные школы, не приглашали репетиторов, не пытались обучить езде на велосипеде, коньках или лыжах и тем более вождению автомобиля. Даже, если бы они могли помочь мне осваивать азы, у них не было времени, а о материальной стороне поддержки не могло быть и речи.