ВОЙНА НАЧАЛАСЬ
Записки. Очерк 4
В Областном военкомате, на улице Горького, встретил нас дежурный пи-сарь.
– День сегодня праздничный, – щупая наш пакет и с трудом удерживая зе-воту, сказал он. – Наши работники уехали на пикник. Да и вы, идите себе в гостиницу и отдыхайте до завтра.
– Нет, мы отдыхать не пойдем! – строго возразил Чесноков. – Нам указали в бумаге срок явки, вот мы и явились. Доложи о нас, кому следует…
Писарь в нерешительности потоптался у стола, потом кивнул нам на ска-мью.
– Посидите здесь, – сказал он, – а я пойду выясню…
Пока он ходил да выяснял, мы принялись за наваленные на столе газеты и журналы.
Мне попался свежий номер "ОГОНЬКА" за 5 июня 1941 года. Листая его, я натолкнулся на заметку с интригующим заглавием: "Дети, воспитанные вол-ками". В заметке рассказывалось о двух индейских девочках, обнаруженных охотниками в пещере волчицы. Журнал "Сайентифик америкен" утверждает, что отчет о судьбе девочек, показывающий всю глубину влияния окружаю-щей среды на развитие человеческой психики, был проверен пятью видными учеными.
По поводу этой заметки мы заспорили. Одни утверждали, что девочек, на-верное, выдумали сами американские издатели, чтобы заработать побольше денег на сенсации. Другие попытались отнести рассказ о девочках к числу просто охотничьих рассказов, создаваемых людьми с пылким воображением и полным отсутствием желания говорить правду. Но большинство согласи-лось признать факт, что действительно волчица могла кормить и воспитывать индейских девочек, как это делала античная Капитолийская волчица с Рому-лом и Ремом. При этом все мы высказали опасение, что американцы, любите-ли эксцентричного, могут из факта воспитания девочек волчицей сделать об-ратный вывод о возможности воспитания волчиц и волков руками и лаской детей. Ведь пытаются же они воспитывать Аль Капони, вождя фашистской организации Ку-клукс-клан, при помощи библии и устройства к нему в феде-ральную тюрьму детских экскурсий. Этим они думают смягчить сердце Аль Капони и превратить его из дьявола в ангела. Тоже влияние среды…
Потом мое внимание задержалось на перепечатке из лондонского журнала "Пикчюр пост" о курьезных балах в Америке в пользу …греков. Под одной из фотографий, заснятых на таком балу, напечатано выразительное английское пояснение: "Сверкающие туалеты, жемчуга, бриллианты. Догадайтесь, по ка-кому случаю собрался здесь фешенебельный Нью-Йорк? Вы думаете, эта да-ма и ее соседи просто утоляют свои гастрономические потребности? Ничего подобного. Они едят… в пользу греков".
Досада обожгла мое сердце: на Балканах греческий народ проливает и проливал свою кровь в борьбе с итальянскими и немецкими фашистами, а американцы нашли возможным обжираться в пользу греков. Это так жутко для демократии и судеб мира, что даже в старой Англии послышались про-тесты. Правда, в Англии тоже проходила волна балов, когда гитлеровские ор-ды рвали на куски Чехословакию. Но тогда под эту трагедию была подведена юридическая база, именуемая "Мюнхеном". Теперь же не было для амери-канцев "Мюнхена", но они все же не помогали грекам реально, а обедали в их пользу. Дико и странно. Не является ли это чудачество бездельничающих бо-гатых американцев признаком относительной военной слабости Америки, боящейся посадить Германию на цепь? Пока в Америке спорили и читали библии в Конгрессе, Германия настолько вооружилась при американской же помощи, что дядя Сэм ежится теперь и непомерно жрет над трупами граждан европейских демократических стран, распластанных немцами. На мысль о том, что демократическая Америка оказалась военно слабее Германии и заис-кивает перед ней, наводит и сообщение об изобретении в Америке одежды для овец. "Стриженые овцы зябнут, – сообщает на догадливая "Юнайтед Пресс", – А в южных штатах США в связи с мировой войной сильно сокра-тился сбыт хлопка. Поэтому отныне решено снабжать американских овец хлопчатобумажной одеждой. Для пробы изготовлено пока 500 комплектов такой одежды. Одно официальное лицо в Нью-Орлеане заявило, что в США имеется 50 миллионов овец, это означает возможным сбыт 50 тысяч кип хлопка".
Так размечтались американцы, найдя новый "оригинальный" способ борь-бы с экономическим кризисом в такое историческое время, когда каждый из нас ощущает германскую опасность самой жизни всего мира. Вот, интересно, найдутся в Америке бараны, которые пожелают в разгар мировой войны по-купать одежду для овец? И не заставит ли мировая обстановка даже амери-канцев, отгороженных от Европы Океаном, отказаться от столь сомнительно-го метода ликвидации хлопкового кризиса и приступить к превращению хлопковых запасов во взрывчатые вещества и в бездымный порох. Ведь и в американском воздухе пахнет не овечьими одеждами, а прямо-таки войной. Впрочем, американцы не даром интересуются "тяжелой водой". Возможно, они уже задумываются над вопросом добывать взрывчатые вещества не из хлопка, а из урановой руды. Но и то не надо забывать, что гремучая ртуть хо-роша в капсюле, изобретенном еще в 1818 году англичанином Джозефом Эг-га, но до сей поры не смогла быть применена в качестве заряда в пушке или ружье. Здесь применяется пока бездымный порох русского Менделеева (француз Въель сам как-то признал приоритет за Менделеевым, хотя ученый мир продолжает утверждать, что бездымный порох изобрел в 1885 году сам Въель. Забывают при этом, что работы Менделеева попали к французам через русское военное министерство). А для бездымного пороха исходным сырьем все же является хлопок. И обстановка заставит американцев бросить шутки в сторону. Да и сам факт, что во главе США стоит сейчас умнейший человек Франклин Делано Рузвельт. Этот "президент на винтах и протезах", как назы-вают его враждебные газеты, ей-богу, сумеет поднять Америку на дыбы и научит ее делать более серьезные вещи, чем одежду для стриженых овец…
Наши рассуждения и споры по поводу журнальных статей и американских чудачеств прервал возвратившийся писарь.
– Приказано направить вас в гостиницу отдыхать, – извиняющимся голо-сом сказал он. – Вот вам и ордерок на комнату и на койки…
……………………………………………………………………………
Вскоре мы были уже в гостинице. Записавшись в книгу и сдав свои пас-порта администратору, мы разделись, погрузились в чистые прохладные по-стели и сладко уснули.
Проснулся я в половине первого часа дня. Проснулся от необычайного шума в гостинице: слышался женский плач, хлопали двери, стучали каблуки бегавших по коридору и на лестнице людей. "Пожар!" – мелькнула у меня мысль, и я мгновенно сбросил с себя одеяло. Но пожара не было. Посреди спальни стоял растерянный и бледный младший лейтенант Некрасов, один из старооскольцев.
– Сегодня, в пятом часу утра, – говорил он дрожащим голосом, – немцы начали войну против СССР…
– Да ты врешь, врешь! – закричал Чесноков. Он в нижнем белье вскочил с постели и начал трясти Некрасова за грудь. – Это провокация!
– Ну, что вы, товарищ Чесноков, – все тем же дрожащим голосом возразил Некрасов. – Я только сейчас был на улице. Весь народ говорит о войне… Го-ворят, что Молотов в 12 часов дня сделал об этом официальное заявление по радио…
Мы мгновенно оделись и выбежали на улицу.
Там царило спокойствие, шло обычное движение. Только в воздухе гудело необычно много самолетов.
……………………………………………………………………………
В Облвоенкомате, куда мы прибежали всей командой, хлопали двери. Пи-саря, сшибая друг друга и ругаясь на бегу, носились с пакетами и бумагами по комнатам и этажам. В дежурной будке громко вызывали по телефону ка-кого-то Зеленского.
– Он, наверное, спит на крыше! – догадливо воскликнул один из писарей и стремглав бросился во двор, наступив при этом мне на ногу.
Я последовал за писарем. Конечно, не затем, чтобы отругать его за невеж-ливость: мне захотелось взглянуть на делягу Зеленского, любителя по-кошачьи спать на крыше сарая.
Растолкав Зеленского, писарь спрыгнул на землю. Вслед за ним грохнулся Зеленский. Это был молодой человек по возрасту, лейтенант по званию, за-спанным – по обстоятельствам. Прыгая с крыши сарая, он выставил вперед острые согнутые колени и растопырил руки. Ветер вздыбил полы его рас-стегнутой шинели и обнажил синие диагоналевые штаны. Казалось поэтому, что с крыши падала на землю большая серая птица с толстыми синими нога-ми и обмякшими или подбитыми крыльями.
Я помог Зеленскому встать. Прихрамывая и жалуясь, что "осушил пятки", он вместе со мной вошел в приемную. Там мы увидели толстопузого седого старика с веревочной продуктовой кошелкой в одной руке и со старинно-военной фуражкой в другой. Старик назвался бывшим штабс-капитаном и го-рячо доказывал писарю, что его немедленно нужно принять добровольцем в Красную Армию.
В спор и крик ввязался Зеленский, а потом в приемную спустился по лест-нице со второго этажа какой-то капитан. В конечном счете, старику отказали в его просьбе.
– Что, по возрасту не подхожу?! – сердито закричал он. – Нет, это вам так не пройдет. До Москвы доберусь, а докажу свое право защищать Россию. По возрасту! Бюрократию тут разводите…
Старик хлопнул своей веревочной сумкой по столу и выбежал на улицу, чтобы дойти потом до Москвы…
……………………………………………………………………………
С нами в Облвоенкомате снова не стали разговаривать.
– Не до вас, товарищи, не до вас! – восклицал Зеленский, вспарывая но-жом какие-то пакеты и извлекая оттуда хрустящие бумаги. – Зайдите немного позже…
Мы вышли на улицу. Там было теперь уже тесно от народа. Все говорили о войне, о немецких воздушных бомбардировках Киева, Житомира, Бреста, Одессы. Говорили о продвижении немцев по нашей земле, об убийстве ими мирных советских граждан.
Итак, война, которой мы не хотели, и вышло, не ожидали, началась. По-смотреть бы теперь в лицо старооскольского болтуна Ивана Богданова. Со-всем недавно, выступая на сессии городского совета, он проповедовал мир и глубокомысленно доказывал невозможность войны между Германией и СССР. Таких пророков надо бы садить в холодный карцер, чтобы они не усыпляли наш народ своими сладкими речами. Вред этих апостолов мы осо-бенно почувствовали сейчас в первый день войны. В самом деле, началась страшная война, но, завороженные словами богдановых, люди никак не могут дать себе ясный отчет о начавшемся большом несчастья и опасном бедствии для нас. С досадой и недоумением там и сям приходилось слышать философ-ские рассуждения о войне.
– Авось, пройдет! – махал рукой высокий человек в белой толстовке и зо-лотых очках, высказывая свое мнение о начавшейся войне слушавшим его женщинам и мужчинам. – Разве нам впервые воевать с немцами? Мы же их целые века лупили…
– Ребята! – кричал в городском саду какой-то горячий комсомолец. – Те-перь дело пойдет на революцию. Знаете, какой в Германии рабочий класс? Крепкий класс. Он, братцы мои, не допустит…
Чего и кого не допустит, об этом так и не досказал оратор. Но солидная толпа, стихийно собравшаяся в саду, аплодировала оратору и даже раздались крики: "Да здравствует германский рабочий класс!".
Вообще все рассуждали и вели себя, как слишком мирно настроенные лю-ди. Было даже странно, что никто не сердился на немцев, хотя они уже не-сколько часов жгли и топтали нашу землю. Правда, ругали и грозились рас-правой Гитлеру, но почему-то отрывали его от немецкой армии, уже распла-ставшей Европу и теперь ринувшей на русские земли. Не было злости на немцев, а без злости, какая же это война. Ненависть была для войны нужна не меньше танков и орудий.
Медленный и слабый накал народной ярости, может быть, объяснялся двумя обстоятельствами: глубоко воспитанным у нашего народа интернацио-нализмом и высоким мнением о революционности немецкого рабочего класса – с одной стороны, и неясностью обстановки на фронте – с другой стороны. В народе все еще жила надежда, что дипломатии удастся свести войну к про-стому конфликту.
Был уже пятый час дня, но обстановка на фронте не становилась яснее. Люди жили слухами. Иные хитроумные граждане пустились в разведку, при-менив самый неожиданный метод. На почте, например, куда я зашел сдать заказное письмо на имя жены, у окошечка топтался старик с библейским крючкастым посохом в руке. Он сдавал денежный перевод сыну в город Ки-верцы (Это на Волыни, недалеко от Луцка). Из разговора со стариком я узнал, что сын его находится в киверецких лагерях школы лейтенантов и в отцов-ских деньгах совершенно не нуждается.
– На сердце у меня просто тяжело, – признался старик, пощипывая раз-двоенную серую бородку и глядя на меня хитрыми рыжеватыми глазами с красными прожилками в белках. – Тяжело на сердце, вот и решили мы со старухой перевод сыну послать. А раз почта приняла, значит, Луцки и Кивер-цы, слава богу, целы пока и сынок наш жив…
Влекомый страстью понаблюдать, как же городские окраины восприняли весть о начале войны, я сел в трамвай и двинулся к базару.
Обыватели создали очереди у магазинов и ларьков. Они хватали соль и спички, иголки и крем, зубные щетки и шнурки для ботинок. Они хватали да-же резиновые детские соски.
– Для кого же ты купила целую дюжину зубных щеток? – спросил я одну совершенно беззубую старуху.
– Война, шинок, война! – прошепелявила она. – Товары пропадут, и не укупишь их потом…
– В тюрьму надо садить таких покупателей! – сказал я и посмотрел на ста-руху, наверное, такими злыми глазами, что она испуганно перекрестилась, прошептала: "свят, свят" и пустилась наутек, поскольку позволили ее ноги. На плечах старухи и на спине, хищно сверкая черным стеклярусом, лежала блиновидная допотопная пелерина из сизого шелка.
А в центре города по-прежнему гремело радио. Оно жарило марши и вальсы, транслировало хоры национальных русских песен, исполняло узбек-ские рапсодии и кавказские попурри, передавало легкую музыку для танцев. О войне – почти ни слова.
У здания городского комитета партии, на балконе которого были разме-щены огромные репродукторы, добрая сотня людей, волнуясь, слушала ра-диопередачу "Очарованный странник" Лескова. По тротуарам толкалась мо-лодежь. Многие из прохожих, особенно юноши, подчеркнуто и с явным лег-комыслием бравировали.
– Что? Германия объявила нам войну? – громко спрашивали они друг дру-га при встрече и начинали смеяться. – Ерунда! Мы ее смахнем в два счета…
Обидно было слышать эти незрелые и глупые шапкозакидательские рас-суждения. Но и говорить по иному было опасно: эти люди, настроенные на легкий марш к Берлину и надеявшиеся на помощь германского рабочего класса, на моих глазах натолкали кулаками в спину гражданина Шендорович с улицы Либкнехта за то, что он высказал мысль о возможности продвижения немецких войск до Киева и до Минска.
Чувствовалась абсолютная необходимость какого-то авторитетного заяв-ления из Москвы, чтобы все люди поняли безграничную трудность начав-шейся борьбы с Германией и настроились бы не на легкий марш, а на упор-ную и долгую войну. Без понимания этой трудности и серьезности создавше-гося положения нельзя было надеяться выиграть войну и придти в Берлин. Но народ определенно никого не захочет слушать об этом на месте, пока не ска-жет свое слово истинная столица России – Москва.
……………………………………………………………………………
В Облвоенкомате так и не смогли куда-либо определить нас. Нам было приказано сидеть в гостинице и ждать телефонного вызова.
В 9 часов 40 минут вечера во всем корпусе погас свет. Мы бросились к окну. Несколько секунд картина была нормальной. Как и всегда, в негустых сумерках светились витрины и окна домов, ярко горели уличные фонари, сияли чугунные ручьи трамвайных рельс, отражая свет фонарей. И вдруг, будто по мановению волшебной палочки, погас белый свет в магазинах и уч-реждениях, погасли уличные фонари. Потом окна и витрины засветились си-ним светом, от которого на улице стало темнее.
С третьего этажа гостиницы нам хорошо было видно, как на общем темно-синем фоне золотым огнем ярко светилось витринное окно магазина культто-варов. На всю жизнь запомнилось мне это окно, нарушавшее первую ночную светомаскировку в военном Курске. Яркий большой квадрат освещенного стекла на улице Ленина выглядел теперь редкостным остатком мирной жиз-ни, ушедший от нас на годы и годы утром 22 июня 1941 года, выглядел све-том наших надежд на возврат этой мирной жизни в будущем.
За стеклом, залитые светом электрических ламп, искрились металлические детали и яркие краски разложенных веером товаров. Были тут и гитары, скрещенные своими грифами. Были и конторские счеты – желтые, как спелая рожь. Были гипсовые статуэтки, отделанные под бронзу. Были и детские иг-рушки, раскрашенные в зеленку и яркую киноварь.
Мы с капитаном Катеневым вышли на улицу. У культмага милиционер ру-гал доставленного им на мотоцикле заведующего.
– Сказана вам было днем еще, чтобы светомаскировку подготовили, вот и надо было подготовить! – со злостью в голосе беспощадно бубнил милицио-нер! – Молчите лучше, пока не оштрафовал вас на триста рублей! Ишь, яр-кость какую навел… В Берлине, наверное, видать вашу витрину…Сказано, молчите, ну и молчите! Гасите свет, и домой шагайте. На мотоцикл не надей-тесь. Мы вашего брата только к месту нарушения будем возить всю ночь, а домой… Одиннадцатым номером…
Погасив свет, виноватый завмаг зашагал на улицу Дзержинского, а мили-ционер затрещал на мотоцикле в сторону Медицинского института.
…………………………………………………………………………….
Накрапывал дождик. Мокрые тротуары тускло мерцали зеркальцами луж, освещаемых на мгновение синим светом замаскированных автомобильных фар.
Автомобили с синими или сиреневыми фарами, лишенные своих вчера еще ослепительных ярких глаз, теперь катили по улице осторожно, как бли-зорукие. Боясь столкнуться или задушить кого, они непрестанно гудели сире-нами, отчего город казался шумнее обычного.
Мы еще немного побродили по улице, потом остановились у чьих-то во-рот. Каждому из нас хотелось сказать что-то друг другу, но мы ничего не го-ворили и молча смотрели на ночной город.
На фоне темного сумрачного неба маячили черные широкие и массивные купола бывшего Митрофановского собора, перестроенного под кинотеатр. А левее нас чернела островерхая готическая колокольня церковки, где размес-тился областной архив. Сколько трудных лет прошла страна, чтобы дать этим зданиям иное, полезное назначение! Сколько трудных лет потребуется еще пережить нам, чтобы сохранить достигнутое, сохранить нашу власть, сохра-нить независимость страны и саму жизнь народа? Начавшаяся война, если мы не устоим, приведет к гибели всего и вся…
…………………………………………………………………………….
Возвратившись в гостиницу, мы не могли уснуть. Растревоженные, пере-полненные какой-то неподдающейся словесному объяснению обидой, мы встали у открытых окон и молча смотрели на затемненную улицу, на притих-ший город.
Внезапно рявкнул на улице мощный громкоговоритель, начался ночной выпуск последних известий. Москва передавала Указы Президиума Верхов-ного Совета СССР о введении военного положения в европейской части страны и о мобилизации четырнадцати возрастов мужчин – от 1905 до 1918 года рождения.
История, сидевшая за брестским мирным столом и слышавшая первый крик новорожденных граждан, решила теперь встретиться с ними на полях сражений новой мировой войны. И сразу исчезла теперь необходимость бес-конечных краснобайских разговоров о всеобщем разоружении или о сокра-щении армий и флотов. Испарилась Лига Наций, посмевшая в свое время ис-ключить из своего состава Советский Союз. Теперь некого было исключать и некому исключать. Настолько изменил все положение начавшийся на нашей земле грохот пушек.
…………………………………………………………………………….
Чесноков, Катенев, Некрасов и Мелентьев лежали животами на широких гостиничных подоконниках. Свесив головы над улицей, они по-мальчишески плевались на гудки автомобилей и на звонки трамваев.
– Тьфу, провались вы со своим гудом и звоном! Опять откуда-то прорва-лись и слушать не дают! Тьфу, тьфу!
В связи с передачей ночных известий, на улицу снова высыпал народ и го-род ожил.
В двенадцатом часу ночи началась передача натонфильма с записью днев-ной речи Молотова. Медленным, немного приглушенным голосом, напоен-ным силой уверенности и разгоревшейся ненависти к врагу, говорил руково-дитель внешней политики СССР о разбойничьем и вероломном нападении немецко-фашистских орд на нашу землю.
"…Зарвавшийся Гитлер и его фашистская клика должны быть уничтоже-ны. Они будут уничтожены, эти поработители многих народов – чехослова-ков, сербов, хорватов, французов, греков и многих других…"
По окончании радиослушания мы снова справились о нашей судьбе, по-звонив в облвоенкомат по телефону.
– Сидите и ждите! – последовал сердитый ответ. – Мы сами о вас помним.
Раздосадованные, мы спустились в гостиничный ресторан. Сегодня, ска-зали нам, в последний раз он должен был работать до часу ночи. В нашем распоряжении оставалось около полчаса.
В ресторане царил настоящий содом. Дико визжали скрипки в руках со-вершенно пьяных музыкантов. Такими мне еще ни разу не приходилось ви-деть их на ресторанных подмостках. Даже темноволосый и большеглазый мальчик, сидевший у бубна, был пьян. Громко и не впопад колотил он палкой о желтую кожу, дзинькал медными тарелками.
Да и музыкантов никто не слушал. Опьяневшие посетители, в карманах которых лежали повестки о явке завтра утром в райвоенкомат, вели громкие беседы.
В ресторане сияло электричество, но окна были плотно задрапированы темно-голубыми вельветовыми драпри. Казалось, что ресторанные работники еще задолго до войны приготовились к светомаскировке.
Напротив занятого нами столика, в углу, кутила незнакомая нам другая компания из семи человек. Они шли в решительную атаку на дюжину буты-лок всевозможных вин. Один из компаньонов с особенной и малопонятной настойчивостью соскреб ножом этикетку с бутылки, причем делал это спин-кой ножа. Вероятно, под воздействием спиртного он утратил понятие разни-цы между острым и тупым. Так под воздействием необоснованно миротвор-чески оптимистических речей Иванов Богдановых многие наши люди утра-чивали понятие разницы между нашим желанием жить мирно и неизбежно-стью войны.
Другой компаньон, щеголеватый мужчина с русым хохолком на большой круглой голове и с толстыми роговыми очками на горбатом носу, размахивал вилкой над головой задремавшего соседа.
– Мы с тобою всю войну вместе пройдем! – кричал он. – Мы ему, Гитле-ру, всю перхоть из волос выбьем… Мы ему последнюю руку оторвем. Ото-рвем, не будь я артист, оторвем…
Потом, выронив вилку из руки, этот вояка заговорил о театре, о сорван-ных гастролях по южно России, о "Даме с Камелиями", о французском шам-панском и о бутылке русской горькой, которой, по его мнению, недоставало на столе.
……………………………………………………………………………
Моя постель стояла прямо у распахнутого окна, выходившего на улицу. Засыпая во втором часу ночи, я услышал через окно нежный смешок и стра-стный шепот у подъезда гостиницы.
– Война войной, а жизнь – жизнью! – философствовал "артист" (Я узнал его по голосу).
Пьяненькой логикой он соблазнял молоденькую ресторанную официант-ку. Эту я давно знал и мог бы различить ее серебряный голосок и сдержанный нежный хохот в целом хаосе других звуков. "Умеют же люди даже войну ис-пользовать для оправдания своих донжуанских похождений, – подумал я. – И сладострастники у нас преуспевают еще и потому, что в нашей литературе укоренилось мнение о непорочности советских граждан. А ведь у нас есть граждане и граждане, как и во всякой большой семье… Уроды есть, и о них надо говорить громко, хотя и носят они в своем кармане советский паспорт. Если будем молчать или только огульно утверждать непорочность всех со-ветских граждан, любой подлец с советским паспортом в кармане причислит себя к лику святых и непорочных…"
……………………………………………………………………………
Утром 23 июня передана по радио первая сводка Штаба Верховного Глав-нокомандования. Противник отбит на всем протяжении границы от Балтий-ского до Черного моря, за исключением гродненского направления: здесь немцы вклинились в нашу территорию на 10-20 километров.
О, это исключение! Какой болью отозвалось оно в нашем сердце, какое зловещее начало положило оно мучениям и страданиям нашей земли? Об этом нельзя еще сказать чего-либо определенного, но сердце чувствует, что на десятке километров гродненской земли немцы не остановятся…Расплох, против которого мы так много говорили, все же произошел. Для немцев он имеет большое военное значение, равное, может быть, сотне дополнительных дивизий…
Есть и радостные вести. Англия заявила о готовности оказать всяческую помощь Советскому Союзу в борьбе с гитлеровской Германией. Это очень хорошо, что на целый ряд лет Англия избрала правильный ориентир в своей внешней политике. Правда, нынешний глава Великобритании, представитель консерваторов – господин Черчилль, известный организатор похода четырна-дцати государств против молодой Советской республики, не внушает серьез-ного к нему доверия. Но и он хорошо помнит Дюнкерк и "Мюнхен". Он по-нимает, что эти явления поражения английской дипломатии и английского оружия оказались возможными из-за пренебрежительного отношения евро-пейской демократии к России. Поэтому Черчилль вынужден будет идти об руку с нами, по крайней мере, до разгрома Германии. Раньше этого срока вряд ли он посмеет пакостить России…
Вопрос теперь стоит в том, скоро ли англичане окажут нам настоящую "всяческую помощь"? Зная историю и англичан, можно предположить, что они начнут испытывать наше терпение, как испытывала гомеровская Пенело-па свою любовь к Одиссею, распуская ночами ткань, созданную в дневном труде. Ведь, если Пенелопа этим приемом уничтожения своего труда сбере-гала себя от назойливых женихов, то Черчилль может захотеть оберегать дев-ственность консерваторов…Благо, у консерваторов уже есть новейшая гали-факсовско-плимутовская традиция волокиты и "невмешательства в дела Ис-пании и Абиссинии". Нам этого нельзя забывать ни на одну минуту.
…………………………………………………………………………….
Весь день в Курске шли митинги, митинги, митинги. Райкомы нагоняли упущенное в пропаганде и рассказывали о немцах и их вероломстве то, о чем давно уже надо бы говорить советским гражданам. В другом и наиболее пра-вильном свете предстала перед нашим народом Германия, с морды которой упала цивилизаторская и миротворческая личина. Свиная морда, просунутая сквозь пятилетний договор о ненападении, бандит с дубиной в руках, взлом-щик дверей мирных домов – вот какой предстала теперь перед нами Герма-ния. На такую морду нельзя было не злиться. Такую морду нельзя было не хотеть разбить.
Народ наш начинал злиться. Увеличился поток добровольцев в Красную Армию.
В Сталинском райкоме партии коридоры и комнаты были забиты наро-дом. Были тут и студенты, и рабочие, служащие магазинов и артисты. Были хрупкие девушки из педагогического института, были и крупно костные жи-листые парни с заплечными холщовыми сумками или с белыми дорожными узелочками в руках. Это колхозники. Они прибыли в город с попутными ма-шинами, чтобы высказать здесь свою волю.
Все эти люди, выставляя сотни доводов и обоснований, настаивали на не-медленном зачислении их в Армию. Они просили райком «нажать» на воен-комат, чтобы он не волокитил с этим делом.
– Да не можем терпеть! – кричали парни, горячась перед столом секретаря райкома. – Что же это такое? Там идет война, а мы будем ждать своей очере-ди… Когда она наступит?
Сквозь плотное кольцо парней к столу протиснулся пожилой железнодо-рожник тремя красными гаечками на плисовых петлицах своей тужурки.
– Прошу считать меня и сто пятьдесят моих товарищей мобилизованными для защиты Родины! – торжественным голосом возвестил он и тут же развер-нул длинную скатанную в трубку бумагу, похожую на древний свиток лето-писца. – Здесь все наши подписи…
Секретарь бережно принял грамоту из рук рабочего и начал читать ее.
Сто пятьдесят подписей было под грамотой. Это были подписи тех, кто еще и в ранние годы Советской власти "Шел на бой с Центральной Радой…", кто, борясь за власть, "Паровозы оставлял, идя на баррикады".
Подымалась на бой с врагом Россия. И она должна была победить, невзи-рая на многочисленные немецкие танки и самолеты.
……………………………………………………………………………
В Облвоенкомате, куда снова собрались мы, чтобы напомнить о себе, по-прежнему толпились люди, плакали женщины, бегали писаря с картонными папками. За стеклянной перегородкой, рядом с чуланчиком дежурного писа-ря, занятого бумагами, кричал у телефона ответственный дежурный. Он ру-гался с районными работниками, которые просили учесть их хозяйственные нужды и отсрочить на пару деньков призыв таких-то и таких-то "незамени-мых" людей.
– Да вы с ума, наверное, сошли! – воскликнул дежурный, потеряв всякое терпение. Он бросил трубку и, вытирая платком вспотевший лоб, пожаловал-ся. – Хуже нет, быть ответственным дежурным в дни мобилизации.
Дежурный начал было закуривать, но в этот момент в приемную ворвался очень экспансивный человек в черной шляпе, в клетчатом плаще и в длинно-носых желтых ботинках с черными рантованными каблуками.
– Товарищ дежурный! – еще с порога закричал он. – Прошу не задержи-вать меня. Я ужасно спешу в Беседино. Меня на улице ждет машина. Я еду по срочному делу, закупить большую партию лука. На этой вот бумажке нужна ваша пометочка…
Все это человек в плаще говорил с пулеметным темпом, одновременно пыряя дежурному десяток бумаг для "пометочек".
– Ничего не могу поделать, – сказал дежурный, возвращая бумаги "сроч-ному гражданину". – В повестке ясно сказано, что вам надо явиться в Сталин-ский райвоенкомат. Туда и являйтесь…
– Ну, был уже я там, был! – раздраженно тряся руками в воздухе, возразил человек. – Там сидят бюрократы, не понимающие всей важности моего во-проса. Они просто-напросто не разрешили мне выезжать из города и предло-жили немедленно пройти медицинскую комиссию. Вот я и обратился к вам. Прошу понять меня… Сделайте свою пометочку, иначе лук сорвется...
– Придется, гражданин, лук оставить и пойти в армию! – со злостью ска-зал дежурный, пытаясь задвинуть окошечко.
– Ой, что вы говорите!? – кисло улыбнулся гражданин, нырнув головой в оконце. – Я же единственный специалист в Облзаге, разбирающийся в сортах лука. Остальные у нас это просто так. Они, пожалуй, не отличат даже лук от репы. Поймите же вы, товарищ дежурный, мне сегодня совершенно некогда идти в райвоенкомат. Кроме того (гражданин понизил голос до интимного полушепота), начальство хлопочет, чтобы на меня наложили бронь…
Стоявший неподалеку от меня рабочий Толмачев все время нервно пере-минался с ноги на ногу, и то снимал, то снова натягивал черную кепку на свою седую голову. Наконец, он не выдержал и за шиворот потащил назой-ливого гражданина от оконца дежурного.
– Шкурник ты, шкурник! – воскликнул рабочий ему в лицо. – Стоишь це-лый час и вымогаешь бумажку, о броне мечтаешь. Воевать надо, луковый ты специалист, а не бумажки собирать. Идите отсюда к чертовой бабушке!
Оттолкнув лукового специалиста к двери, Толмачев подошел к дежурно-му.
– Я старый командир Красной Армии. По возрасту и здоровью был отчис-лен и снят с военного учета. Но я чувствую, что могу воевать. Прошу, помо-гите стать добровольцем Красной Армии.
Потом к окну подошел инженер лет шестидесяти. Он настоятельно просил и добился согласия отправить его на фронт в саперный батальон.
Вот он, русский народ. Совсем недавно он ворчал в очередях, жалуясь на трудности товарного снабжения и поругивая правительство за многие воль-ные или невольные упущения и недостатки. Он считал это своим правом хо-зяина поругать Правительство – слугу народа. Но в лихую годину он немед-ленно встал под руководством своего правительства на защиту Родины. Чу-жеземец и враг не смей хулить наше Правительство и опасайся поднимать против нашей земли свою руку!
…………………………………………………………………………….
Был на исходе второй день войны с Германией.
– Дайте первую часть, вызывает Грайворон! – крикнул дежурный кому-то наверх и тут же, схватив трубку другого телефона, зашумел в нее. – Да не спешите же вы! Тут на все сорок телефонов идет одна и та же бумажка…Что, что вы сказали? Не гражданьтесь, товарищ, отвыкайте! Какое вам тут согла-сование, с Госспиртом, что ли разговариваете?! Приказ есть и все. Выполняй-те!
– Я из областного отдела распространения печати! – заверещал появив-шийся откуда-то конопатый остролицый парень в широкой соломенной шля-пе. – Меня срочно пропустите произвести подписку на газеты. Она у вас кон-чается в этом месяце…
– Топай, топай! – огрызнулся дежурный. Он держал две телефонных труб-ки в руках, а третью прижимал к уху щекой и плечом.
– Спасибо! – сказал парень и метнулся мимо дежурного на лестницу. За ним юркнул и гражданин в желтых ботинках с черными каблуками.
Дежурный опрометью перехватил им дорогу.
– Домой, говорю, топайте! – закричал он. – Не подписываемся сегодня. А вы, луковый специалист, если немедленно не уйдете отсюда, прикажу аресто-вать Вас, как дезертира. Вам уже три часа назад нужно быть в райвоенкомате и на медицинской комиссии.
Ушел из Облвоенкомата разочарованный конопатый парень. Луковый специалист тоже исчез, как дурное видение. А дежурный снова закричал в те-лефонные трубки.
– Я вам ясно говорю, что в Рыльск надо гнать трактора… Да какая там грязь? Солнце светит, ветерок… Да-да, все просохнет, если проявить настой-чивость и твердость… Я тебе говорю, будет погода, значит, будет… Ну и ко-нец… Нечего разговаривать, заряжай трактора…Да что ты все возражаешь, не самолетами же нам их отправлять. Точка! Заряжайся. Ну вот, вот и вот… А вам что нужно? Чего звоните? А-а, по делу. Ну, обратитесь тогда по теле-фону в свободное время, а сейчас некогда. Да-да, звоните потом по номеру 18-32-40. Что? Ну, тогда идите к черту! Неясно. К чо-о-орту, говорю, идите! – старательно, отчеканивая каждое слово, разъяснил дежурный какому-то собе-седнику и облегченно вздохнул. – Поняли? Ну и, слава богу. Вот, вот…
Потом дошла очередь и до нас.
А-а-а, старооскольская группа! – воскликнул дежурный, ложа на стол все три телефонных трубки. – Пока ничего утешительного для вас нет. Идите снова в гостиницу, отдыхайте. Явитесь сюда завтра в девять утра...
На улице нас обогнала легковая машина, у которой не только фары, но и красный "стоп-сигнал" был обвязан синей тряпицей. "Курьез времени, – по-думал я. – Стоп-сигналы ликвидируются синими тряпицами, меняющими смысл сигнала, а в Облвоенкомате на всех сорока телефонах продолжают болтать открытым текстом, передавая всякую всячину, будто речь идет не о военных тайнах, а о простых обыденных пустяках…"
Обедали мы прямо на рынке возле студии областного союза художников. Пока мы, усевшись на новенькие скамеечки у цветочной базарной клумбы, попивали сливки и молоко прямо из кувшинов, женщины терпеливо ожидали, когда мы освободим их посуду. Но мы ели не спеша, переговариваясь с жен-щинами и осматриваясь.
Невдалеке от нас, как и в мирное время, на высоких деревянных подмост-ках рабочие распиливали толстое бревно на доски. Другая группа рабочих рыла ямы и зарывала в них столбы, третья – делала столики и скамьи для но-вого базарного павильона. Маляр длинной щеткой красил стену в сиреневый цвет. В мясном павильоне, сверкавшем стеклянными дверями и окном во всю стену, у стоек толпились женщины. На стойках лежали вороха свежего мяса. Все шло нормально, будто и не было войны: народ придерживался еще дово-енного ритма и привычек жизни. Но уже можно было заметить рождение но-вого отношения к окружающему.
Над нашими головами, на высоком столбу, гремел маршами и дребезжал от натуги огромный квадратный раструб репродуктора. Но, пока радио пере-давало музыку, никто из людей не обращал уже на это былого внимания. Но едва началось сообщение о международных событиях, вокруг цветочной клумбы, посреди которой стоял столб с репродуктором, немедленно образо-вался широкий и плотный пояс людей. На всех лицах появился интерес, даже ревность. Ревность была и в поступках.
Женщины рывком выхватили из наших рук опорожненные кувшины и встали поближе к репродуктору, выпростали уши из-под платков.
– Да молчи ты, слушай! – покрикивали они друг на друга. – Про войну го-ворят…
……………………………………………………………………………
Утром 24 июня я зашел к одному из своих знакомых, но застал дома одну его заплаканную жену.
– Далеко искать моего Ваню! – ответила она мне. – Вчера еще проводила его на фронт…
……………………………………………………………………………
На улице Дзержинского шло большое движение. Гремели двуколки, ши-пели колесами и подгоняли друг друга сиренами грузовые автомобили. На больших скоростях к станции Курск-ветка неслись покрытые брезентами тан-кетки с противотанковыми пушечками на прицепе.
Мимо кинотеатра имени Щепкина бегом промчалась рота красноармейцев с тугими вещевыми мешками за спиной, с лопатами в желтых кожаных чех-лах на боку. Точеные зеленые ручки лопат хлопали бойцов по мякоти ноги.
– Эти их приучат бегать! – хозяйственным тоном заметил усатый гражда-нин в длинном буром пальто. Он стоял на тротуаре и наблюдал за бойцами. Меня же он остановил бесцеремонно, будто старого знакомого. – Мой сынок тоже с ними бегает. Смотрите, это он через парапет прыгнул! Ловко ведь? О, как прыгает! Смотрите, смотрите…
– Хороший у вас сын, – похвалил я прыгающего красноармейца. – Рослый, как и вы. И сильный, видать…
– Да уж никакому германцу спуска не даст! – с трогательной гордостью в голосе подчеркнул усач и зашагал вслед за ротой, голова которой повернула уже на площадь.
………………………………………………………………………….
У подъезда Курского горкома партии гремел громкоговоритель. Сообща-лась сводка Штаба Верховного Главнокомандования Красной Армии. "…Взято в плен до 500 немцев… Уничтожен за 23 июня 51 вражеский само-лет… Немцы взяли … Брест, Ковно, Ломжу…"
Мы переглянулись. В гневных глазах каждого из нас метался вопрос: "Что это значит? Почему нация с лозунгом пузатого Геринга: "Я беру ставку на не-годяя!" нашла доступ на нашу землю и так быстро? Коричневой чуме, навер-ное, приоткрыл ворота какой-то враг, притаившийся на нашей Западной гра-нице. Кто он и почему не стерт с лица земли?!"
На этот раз мы прибыли в Облвоенкомат очень раздраженные и неуемные. Мы вручили письменные рапорта о немедленной отправке нас в действую-щую армию. Дежурный капитан, читая наши рапорта, чего-то улыбнулся, но все же пошел доложить о нашем требовании.
– Садитесь и ждите решения! – крикнул он уже с лестницы и снова улыб-нулся.
Через полчаса мы получили решение. На врученной нам четвертушке лис-та папиросной бумаги фиолетовыми буквами был напечатан текст:
"Командиру 400-го полка. Клюквенский лагерь. При этом следует в Ваше распоряжение командиры запаса (перечислены наши фамилии) на укомплек-тование по кадру и запасу. Удовлетворены суточными по 24.6.1941 года. На-чальник 3-й части майор ….. "
Уехать на Клюкву удалось лишь на исходе дня.
Солнце уже село, когда мы, растянувшись стайкой, подошли к лагерю. У линейки, направив на нас винтовку, благим матом закричал часовой:
– Стой, стрелять буду! Дежурный, на линейкю! (Здесь многие в разговоре смягчали "у" на "ю").
Дежурный лейтенант прибежал быстро и первым долгом начал ругать нас.
– Зачем вы на линейку залезли? – закричал он. – Не знаете разве, что здесь может ходить только командир дивизии и выше…
– А, может, мы как раз и есть "выше", – серьезным тоном сказал капитан Катенев, протягивая дежурному сопроводительную бумагу. – Вот мы кто…
– Угу! – гмыкнул лейтенант, посмотрев в бумагу. – Вам надо идти в Че-тырехсотый. Это – налево отсюда. Кузькин, сопроводи!
Кузькин оказался крохотным мальчиком в полной военной форме и с ма-ленькой саблей на боку. По дороге он быстренько рассказал нам, что отец его все время служил в Красной Армии и умер в прошлом году, а его зачислили в воспитанники полка.
– Мне ведь шестнадцатый год идет, – добавил Кузькин. – Я и на фронт с полком поеду…
– Кашу кушать? – переспросил его Константин Мелентьев.
– Немцев бить! – рассердился мальчик. – Я умею рубить саблей еще как. Глядите! – он выхватил саблю из ножны и с удивительной быстротой и ис-кусностью сбрил половину куста одним ударом клинка.
У штаба полка, возле составленных в козлы ружей перед ротой одетых с иголочки новобранцев, рьяно митинговал толстенький лобастый политрук с красными шелковыми звездами на рукавах саржевой гимнастерки.
– Через час, товарищи, мы выезжаем на фронт! – говорил он. – Нас ждут большие трудности, может быть, смерть. Но мы не пощадим себя в боях за Родину. Мы отстоим ее от немецких захватчиков и обессмертим свои име-на…
…………………………………………………………………………
В штабе с нами беседовали кратко, потом обмундировали и выдали пло-ские белые медальоны из белой жести. Внутри медальонов был жесткий лис-тик с анкетным вопросником. Нам приказали немедленно заполнить этот лис-тик своими адресными данными.
– Убьет если кого, то по медальону можно узнать, кто такое был человек и где проживал до войны, – пояснил нам интендант, выдавая медальон. – Это очень полезные медальоны. Берегите их!
– Полезные! – с иронией в голосе сказал кто-то из наших. – Их надо на-звать "Смерть на носу!»
Предложение понравилось, и за медальонами закрепили название: «Смерть на носу".
Оформив выдачу медальонов, нас построили и привели к полковому клу-бу. Там, перед верандой, двумя шеренгами стояли человек полтораста нович-ков. В сгустившихся сумерках, перед неровным строем расхаживал незнако-мый капитан с пушистыми бакенбардами на худых щеках. Он, как поняли мы, проверял военные знания прибывших на укомплектование полка людей, что-бы определить их годность в кадры или запас.
Разговор капитана с новобранцами не лишен интереса, и я решил записать его в свой дневник.
– У вас какая специальность?
– Счетовод.
– Да я не об этом! – возмутился капитан. – Военная специальность?
– Не знаю…
– Странно, черт возьми! Вы же из запаса?
– Да. Но я больше по счетной части работал…
– А вы?
– Из запаса, товарищ капитан! – бодро отозвался высокий человек в чер-ном пиджаке и белой фуражке.
– Знаю, что из запаса. Делать что умеете?
– Повидлой занимался на фруктовом заводе…
– Ха, повидлой! – воскликнул капитан, всматриваясь в бритое лицо граж-данина. – Разве это меня интересует? Пушкой или минометом вы владеете?
– Нет, не приходилось…
– Да кто же вы?
– Стрелок, кроме повидлы…
– Стрелок? – переспросил капитан. – А что делается по команде "курок"?
– Ставится на предохранитель…
Капитан расхохотался.
– Сразу видать, "стрелок". Скорее, повидла, кроме стрелка! И не обижай-тесь на меня за резкость. Увлеклись вы повидлой, а военному делу плохо учились, считали ненужным. Вот что, ребята, – уже обращаясь ко всему строю, сказал капитан. – Война началась! Надо теперь примириться с фактом, что главным смыслом нашей жизни теперь стала борьба и победа над Герма-нией. Поэтому всем вам надо очень быстро учиться. С азов начнем. Завтра же утром начнем, но быстро будем учиться. Теперь некогда раздумывать и рас-качиваться… Возьму я вас в руки жестко. И не обижайтесь на меня за рез-кость.
……………………………………………………………………………
Мы, как записанные уже в кадры полка, легли спать на полу просторного клуба. А всех остальных, запасников, уложили спать прямо на траве под де-ревьями: помещений не хватало.
Утром подняли нас по боевой тревоге.
В белесом тумане, словно в мутной воде, неясно маячили стволы деревь-ев. Похожие на тени, метались по лагерю люди. У штаба полка, щелкая нож-ницами и подсмеивая друг друга, лейтенанты срезали с гимнастерок тыловые петлицы с золотым жгутиком по краям, отвинчивали красные эмалированные знаки различия и нашивали зеленые, полевые.
На песчаной дорожке группочками стояли женщины с печальными лица-ми: вместе с полком, покидавшим лагерь, уезжали на фронт их мужья, сыно-вья или женихи.
Через полчаса все было готово.
Мимо нас прошли головные пехотные колонны, потом загромыхали по-возки и двуколки с военным имуществом, а за ними, шевеля тонкими ствола-ми и будто обнюхивая ими дорогу, покатились противотанковые пушки на конной тяге. На машинных прицепах прошли зеленые гаубицы с серыми бре-зентовыми чехлами на дулах.
Мы, сидя в высоком кузове большого грузовика, замыкали полковую ко-лонну.
Полк не весь отправили к границе Финляндии. Часть его, в том числе и нашу группу, включили в состав Юго-Западного фронта. Ночью и наш эше-лон двинулся к линии фронта.
22 – 25 июня 1941 года.
Курск - Клюква.
