Тюрьма, обеденное время. Вдоль коридора камерного блока с шумом катилась тележка, нагруженная тарелками с едой. Вот она остановилась перед дверью очередной камеры. Надзиратель крикнул по-немецки: “Номер шесть!” и открыл ключом дверь. Из камеры вышел небольшого роста человек и трясущейся старческой походкой прошаркал к тележке. Взял тарелки и вернулся в камеру. Суп, котлета и яблоко – таков был обед Вальтера Функа, бывшего владельца баснословного состояния, любителя изысканных блюд и прекрасных вин.
Функ, который в свое время развлекал Гитлера игрой на пианино, теперь играл на фисгармонии в тюремной церкви Шпандау. Это был, наверное, единственный момент, когда он не жаловался на состояние здоровья. Еще находясь у власти, Функ умело использовал свои болезни. Если, например, к нему приходил его близкий друг Лей, руководитель трудового фронта, Функ, зная, что тот пришел просить деньги, начинал занудно жаловаться на свое здоровье до тех пор, пока пришедший, наконец, не сдавался: “Вальтер, у меня сжимается сердце от беспокойства за такого больного человека, как ты”. И уходил, не получив того, за чем приходил. В тюрьме Функ продолжал придерживаться проверенной тактики. Он долго рассказывал врачу истории своих болезней, стараясь его разжалобить: “Мои болезни начались, когда я подцепил сифилис в тринадцать лет. Это было в пивном погребке в Восточной Пруссии. Там школьники, и я был в их числе, за деньги занимались любовью с официантками в подсобках”. Женщины, застолья были любимыми темами для воспоминаний старого, лысого, толстого ловеласа и развратника. Функу очень нравилось рассказывать надзирателям о своих победах над женщинами. Он вспоминал берлинские притоны и увеселительные заведения сомнительной репутации. Свой рассказ сопровождал непристойными песенками. “А какие великолепные я устраивал пирушки!” – вспоминал он, при этом его толстые сальные губы неизменно растягивались в самодовольной улыбке. “У нас были самые лучшие вина, первокласснейшее шампанское, все только самое лучшее. И это были действительно незабываемые ночные вечеринки! Я, как всегда, много ел и пил. И, конечно, было много девочек. Они тоже были самые лучшие. Обнаженные танцовщицы”. “С женщинами у меня никогда не было проблем”, – хвастался он надзирателям. “Ах, француженки!” – и Функ, причмокивая, закатывал глаза. “А египтянки. Какая прелесть!” Функу и в самом деле пришлось дорого заплатить за разгульную жизнь. Его нервы были истрепаны до предела: он не мог переносить шум, яркий свет. Вынужден был постоянно прибегать к уколам морфия и кокаина. Страдая хронической бессонницей, он принимал большие дозы снотворного.
Его донимали головные боли и он орал на всю тюрьму, проклиная надзирателей на немецком, французском, русском и английском языках. Особенно он ненавидел русских надзирателей. Они приводили его в бешенство своей строгостью и пунктуальностью в выполнении требований тюремного Устава. Когда наши надзиратели, как и положено, каждые 15 минут через “глазок” просвечивали камеру, Функ кричал от бешенства, колотил в дверь камеры, выкрикивая ругательства. Во время утреннего обхода он жаловался, что ночью опять освещали камеру: “Двадцать три, двадцать четыре раза. Кошмар! Помогите, прошу!”
Вопрос о свете регулярно поднимался западниками на заседаниях директоров. Наши, ссылаясь на Устав, возражали против какого-либо изменения. Единственно, о чем удалось договориться, так это об увеличении дозы снотворного Функу. Но это не помогло: однажды ночью нервы Функа не выдержали.
Как всегда, он кричал, жалуясь на шум и свет, не дающие ему уснуть. Все надзиратели были предупреждены врачами: не связывайтесь с заключенным, даже если вам покажется, что он сошел с ума. Однако дежуривший французский надзиратель все же открыл дверь и вошел в камеру. Функ неожиданно набросился на француза и повалил его на пол, сжал шею надзирателя, пытаясь его задушить. Задыхаясь, француз все-таки сумел разжать обхватившие горло руки, но Функ с силой сумасшедшего поднял его и вышвырнул из камеры. Подоспевшие на шум другие надзиратели связали Функа. Взбесившемуся заключенному сделали укол, и он успокоился.
Директорам тюрьмы Функ написал объяснение:
“В свое время по специальному указанию Дирекции на дверь моей камеры прикрепили листок, предупреждающий вновь заступившую смену, что я болен и меня нельзя беспокоить. Однако в понедельник я был преднамеренно разбужен уже после того, как принял снотворное. Я больной человек. Все это вызвало нервный срыв и сердечный приступ. Тем более, когда я понял, что за дверью смеются над моими страданиями.
Я не могу точно сказать, был ли господин русский директор перед моей камерой и он ли спровоцировал этот инцидент, вызвавший сердечный приступ. Раньше со мной ничего подобного не случалось. Американский специалист, поставивший два с половиной года назад мне диагноз, предупреждал, что во время очень сильного возбуждения мой разум может затмиться и что я могу потерять над собой контроль.
После случившегося у меня все еще не в порядке нервы. Прошу директоров защитить меня. Во время таких инцидентов моя жизнь подвергается опасности. (Эту фразу Функ подчеркнул. – М.Н.) Прошу, чтобы после принятия лекарств меня не беспокоили, соблюдали тишину и не включали свет в камере по ночам.
Вальтер Функ”.
Свободное копирование
