авторів

1427
 

події

194041
Реєстрація Забули пароль?
Мемуарист » Авторы » Elena_Kosyakina » Мои дедушка и бабушка Синельниковы

Мои дедушка и бабушка Синельниковы

25.06.1897
Царицын (Волгоград), Волгоградская, Россия

Мой дедушка Илья Синельников родился в Царицыне на Волге в 1879 году. Все его родные и друзья очень его любили. Он был хорошим человеком, всем кому мог помогал. С 1897 года он многие годы работал в Царицыне на фирме Нобеля. Когда он задумал переехать с семьей в Тамбов, то в знак благодарности получил от фирмы подарок – роскошный альбом с фотографиями сотрудников фирмы с дарственной надписью самого Нобеля. Я никогда не видела этого альбома. Он не сохранился.

В 1907 году дедушка женился на Гинде Михель. Было ей тогда двадцать лет. Мне бабушка всегда казалась идеалом женщины. Я ее обожала. Я бережно храню ее три старинные фотографии.

У меня вообще особое отношение к старым фотографиям. Я храню все, что сохранили родные до меня. На некоторых я даже не знаю, кто изображен. Бабушка когда-то рассказывала мне об этих людях, а я не записала. Сегодня забыла, но храню – люди, изображенные на них имели отношение к моим предкам. Здесь в Германии на воскресных блошиных рынках-«фломарктах» я часто вижу, как продают фотографии прошлых лет. Изображенных на них людей уже давно нет. Эти фотографии никому не нужны. Они напоминают мне заброшенные могилы на старых кладбищах. Очень грустно. Будут ли хранить семейные реликвии мои внуки? Я не хочу думать об этом, но свои рассказы пишу прежде всего для них.

Первая из трех фотографий сделана в 1890 году в царицынском фотоателье Самофалова.
Трехлетняя моя бабушка с задумчивым видом, с куклой в руках, прижалась к своей няне. А у той на коленях сидит не менее задумчивый бабушкин брат Яша, месяцев девяти-десяти, наверное. Няня улыбается, улыбается и старшая бабушкина сестра Роза. На полу у ног няни сидит мопс, а на спинке кресла кошка. Все дышит покоем и уютом. Не зря бабушка называла этот период «мирным временем».

Второй снимок сделан в «фотографическом ателье Бр. Эрдманов в г. Царицын на Волге» году, наверное, в 1900. Бабушкина сестра Роза здесь уже интересная жизнерадостная девушка лет шестнадцати, моя бабушка еще подросток с большими задумчивыми глазами.

На стене в моей спальне висит третий портрет моей бабушки – молодой интересной гордой женщины, нарядно одетой. На груди жемчужное ожерелье в несколько рядов, в ушах бриллиантовые сережки – подарок мужа.

Во время большой нужды в двадцатые годы в Москве бабушка снимала по нитке жемчуга, начиная с самого крупного, и за гроши продавала, относила в Торгсин. Остались две ниточки самого мелкого, которые бабушка подарила своей средней дочери Асе. Тетя Ася одевала жемчуг в самых торжественных случаях. Когда мы с ней уезжали в Германию, то решили взять эти две ниточки с собой, хотя и не были уверены, что таможня пропустит. В аэропорту Шереметьево-2 тетя Ася записала жемчуг в декларацию. Таможенник подержал в руках две тоненькие ниточки, посмотрел на восьмидесятитрехлетнюю женщину без колец и серег, положил жемчуг в коробочку и возвратил тете Асе.

Я помню и бабушкины сережки с того портрета – нежные розочки из осколков бриллиантов с одним маленьким бриллиантиком в центре. Бабушка носила их всю жизнь. Как бы ни было бабушке тяжело в самые трудные после смерти мужа годы и во время Отечественной войны, когда в семье продавали все, что можно было продать, никогда не возникало у нее мысли продать Илюшины сережки.

Вспоминаю один день в 1954 году. Я пришла из института и увидела бабушку с холодным компрессом на лбу. Она многие годы мучалась мигренями, и только полотенце, смоченное ледяной из-под крана водой, облегчало ее страдания. Так вот, я поняла, что у бабушки опять мигрень. «Смочить полотенце?» – спросила я. «Лена, – сказала бабушка, – у меня большое горе! Я потеряла Илюшину сережку». Я обомлела. «Как потеряла, где?» – «Не знаю, вдруг смотрю – нету. А я сегодня на Центральный рынок ходила, и вот как увидела пропажу, опять туда побежала, да разве найдешь! Такая беда!»

Я вообще-то очень способна к сопереживанию, а тут что-то даже не расстроилась. «Не горюй, – говорю, – бабушка, я тебе найду сережку. Сейчас и поищу». Бабушка махнула рукой и закрыла глаза. По ее щекам текли слезы. Очень спокойно я сначала пошла в туалет, не пропажу, конечно, искать, а просто: вернулась из института – надо зайти, а потом умыться. Вошла в туалет, тогда эта крохотная комнатка с одним унитазом в нашей квартире называлась просто уборная. Вошла, и первое, что увидела – бабушкина сережка лежит себе на полу. Я очень удивилась. Бабушка хватилась пропажи часов пять тому назад. Хорошо, что сережку никто из соседей не заметил за это время. Могла ведь и пропасть. Я взяла ее в руки, подошла к бабушкиной кровати и говорю: «Бабушка, дашь мне рубль на кино, если найду твою сережку?» Бабушка мне не ответила. Я ведь шутила, а она страдала. «Держи, – говорю, – вот твоя сережка». Бабушка повернулась ко мне, заглянула в ладошку и лишилась дара речи. Потом она сняла со лба высохшее полотенце и сказала: «А может, это ты ее нарочно спрятала?» И засмеялась от счастья.

В 1961 году я родила дочку – маленькое очаровательное существо. Бабушке очень понравилась правнучка. «Знаешь, Лена, – сказала она однажды, – ты ведь не носишь серег, а может, Тамарочка будет носить. Тогда отдай ей, когда подрастет, мои сережки». Бабушка умерла через полгода, летом 1962 года. Оказалось, что из одной сережки потерялось два бриллиантовых осколочка, а из другой выпал центральный бриллиантик. Отремонтировать серьги денег не было. Я их спрятала.

И вот 1995 год. Мы уезжаем. Я понимала, что сережки уж точно не разрешат увезти, хотя они и сломанные. Я оставила их свекрови на сохранение. Через год моя невестка ездила на несколько дней в Москву. По возвращении я встречала ее в Киле. Неожиданно для меня Марина вынула из кармана сережки моей бабушки и вернула их мне.

У бабушки была до старости красивая стройная фигура и удивительные огромные синие глаза. Обычно с годами синий цвет глаз блекнет, у бабушки же глаза не потеряли свой цвет до самой смерти. В детстве меня всегда поражало, что выходя на улицу зимой бабушка каждый раз брала с собой несколько чистых носовых платочков. На морозе по ее щекам текли крупные слезы. Это оттого, объясняла бабушка, что в детстве у нее болели глаза – в Царицыне было в те годы очень пыльно, и ей вырезали слезные мешки. Вот отчего эти слезы. Бабушка из-за больных глаз и закончила лишь два класса школы. Писала она с трудом, но прочитала за свою жизнь огромную библиотеку. Она была очень культурным человеком.
Как-то раз вскоре после войны к бабушке в гости пришла незнакомая мне старушка. Бабушка назвала ее Зиной. Они вспоминали молодость, смеялись и плакали. Потом бабушка рассказала, что Зина давным-давно в Царицыне была ее лучшей подругой, свидетельницей на свадьбе. Смеясь, она рассказала мне, как заставила подружку потратиться на нее. У нас в старом дубовом буфете хранились остатки некогда красивого чайного сервиза: две чашечки, сахарница и заварной чайничек. Фарфор был таким тонким – почти прозрачным, и форма вещичек очень изящная. «Это Гарднер, – почтительно говорила бабушка, – свадебный подарок. Понимаешь, приходит как-то Зина и просит помочь ей купить один подарок, но чтобы на долгую память. Пошли мы в магазин. Зина показывает мне один сервиз – пять рублей стоит, и советуется, а я ей говорю: Зина, смотри, вот этот, с сиренью, он стоит, правда, девять, но как хорош! Это Гарднер. Это будет память на всю жизнь. Зина согласилась и купила сервиз. А через две недели подарила его бабушке на свадьбу». Бабушка ужасно огорчалась тогда, что выставила подругу на такую сумму. И не догадывалась ведь, для кого этот подарок.

В 1909 году родилась моя мама Сарра, а еще через два года дедушка решил переехать с семьей в Тамбов. Там в Тамбове родились обе мои тети – Ася в 1912 и Мира в 1916. К большому для себя удивлению я узнала об этом лишь недавно, перед переездом в Германию. А до того мне всегда говорили, что все три сестры Синельниковы родились в Царицыне. Почему же меня долгие годы обманывали? Почему город Тамбов так редко упоминался в семье? Теперь я понимаю почему. Всю свою тяжелую жизнь после окончания «мирного времени» бабушка, великая оптимистка и жизнелюб, оказывается, прожила в постоянном страхе за жизнь своих детей и внуков.

Дело в том, что в Тамбове у дедушки Илюши было свое дело: на центральном рынке имел он лавку, в которой продавал астраханскую селедку. Был у семьи и свой дом на Долевой улице (ныне Интернациональная) с красивой мебелью и роялем Блютнер. Дети дома учились музыке, немецкому и францускому языкам. У бабушки было две коровы. Жили зажиточно. У моей мамы оказался музыкальный слух. Она хорошо пела и смогла поступить в Тамбовскую народную консерваторию. Позже в ней учились братья Реентовичи – известные впоследствии советские скрипачи. А их родители в то время там преподавали. Они были знакомы с семьей моего дедушки. Дядя бабушки Фрол Осипович Гимпельсон был одним из самых богатых людей в Тамбове. Рассказывали, что в его доме жил тамбовский губернатор. Я понимаю теперь, что те годы в Тамбове были самыми счастливыми в жизни семьи Синельниковых, но именно об этих годах бабушка боялась не только рассказывать, но и вспоминать. Ее можно понять. Надо было выжить и сохранить детей.

Только в девяностых годах, когда бабушки уже давно не было в живых, а социализм в России прекратил свое существование, услышала я о Тамбове. Оказалось, что и Тамбов, как и Царицын – тоже родина моих предков. И тогда в 1993 году я и мои дети Тамара и Женя решились и на один день поехали в Тамбов. Мы должны были увидеть этот город перед тем, как навсегда уехать из России. А так как остановиться в Тамбове нам было негде, то мы сели в поезд в Москве вечером в пятницу, приехали в Тамбов в субботу утром, а вечерним субботним поездом отправились обратно в Москву.

Мы обошли весь центр города, сфотографировали центральные улицы. Конечно, город изменился с тех дореволюционных лет. Снесены старые одно- и двухэтажные домишки, построены современные многоэтажные здания, одинаковые во всех российских городах. Дома, в котором жили когда-то мои родные, давно не было. Но здание музыкального училища имени Рахманинова, тогдашней народной консерватории, сохранилось. А вот и Уткинская церковь, недалеко от которой жили мои родные. Потом мы пошли на рынок, где когда-то торговал селедкой мой дедушка Илюша. Конечно, его палатки тоже не было.  Мы купили в Москву чудесной тамбовской картошки и антоновских яблок, оставили все это в камере хранения и ходили, ходили по городу.

С большим трудом удалось купить открытки с видами современного Тамбова. Там была, например, фотография Дома политического просвещения, но не было открыток с видами старого Тамбова. Тогда мы решили пойти в городской краеведческий музей. В музее шел ремонт. Экспозиция была закрыта для посещения. Я поговорила с сотрудницей музея, рассказала ей, что моя восьмидесятичетырехлетняя мама и две ее сестры давным-давно в детстве жили в Тамбове, а я не могу привезти им открыток с видами старого города. Сотрудница оказалась очень симпатичной. Она взяла мой московский адрес и через два месяца прислала мне набор фотографий. К сожалению, на них были только церкви, но все равно я ей очень благодарна.

В нашем семейном архиве сохранились старые дедушкины документы. Работая над  этим рассказом, я просмотрела их и подумала, что бабушка напрасно боялась тамбовского периода жизни свой семьи. Так, я узнала, что во время первой мировой войны мой дедушка Илья Семенович 5 декабря 1915 года был «призван по мобилизации» в русскую армию в качестве интенданта, а после революции, согласно удостоверению за номером 202, состоял на службе в «сводном эвакуционном госпитале по борьбе с эпидемией тифа и обслуживающем Красную армию», вследствие чего его семья не подлежала принудительным работам или квартирному уплотнению.

Сохранилась копия регистрационной карточки от 20 ноября 1920 года, подписанная Предопродкомгуба Симоновым, в которой в графе «характеристика продработника с политической стороны» написано: «По работе судя т. Синельников является лучшим помощником строительства Советской власти». И далее – «тов. Синельников на указанной должности вполне подходящий и исполнительный человек». Сохранилась и выписка из приказа по Тамбовскому упродарму от 31 июля 1921 года за номером 5382. Цитирую: «За особо усердное отношение к исполнению служебных обязанностей в моменты, требующие особого напряжения энергии, от лица службы объявляю благодарность помначупродарма тов. Синельникову ... с занесением в послужной список». Тогда же дедушка получил право на ношение оружия: пистолет системы «Браунинг».

А затем в Россию пришел НЭП. Братья моей бабушки, открывшие тогда магазины готового платья в Москве, уговорили дедушку Илюшу открыть рыбную лавку в Охотном ряду, обещая всяческую помощь. Дедушка решился на этот шаг. Но его дело вскоре лопнуло. Дедушка лишился всех своих денег. К тому же в 1922 году он заболел туберкулезом. В Тамбове врачи не могли ему помочь. Опять бабушкины братья уговорили семью переехать в Москву для лечения дедушки. Было ему тогда сорок три года. Они решились, продали все, что смогли, и в апреле 1924 года приехали в Москву, а в мае того же года дедушка умер и был похоронен на московском еврейском кладбище. Тогда осталась моя молодая тридцатисемилетняя бабушка в чужом городе с тремя дочками пятнадцати, двенадцати и восьми лет без средств к существованию и без крыши над головой. Бабушкины родные помогали ей чем могли, но жить ей все равно было очень тяжело.

Главное – негде было жить. Все вещи, привезенные из Тамбова, бабушка развезла по родственникам, а те распихали их по дровяным сараям. Со временем почти все они пропали. Моя прабабушка Лия Михель, жившая тогда в проходной темной комнате в тринадцать квадратных метров в квартире своей старшей дочери Раи в Большом Каретном переулке, взяла к себе младшую внучку Мирусю. Моя мама пошла жить в семью дяди Яши, а средняя дочка Ася одно время жила у своей тети Розы в Малом Власьевском переулке на Арбате, а потом у тети Зины на Красной Пресне. Бабушке Ене жить было негде. Одну ночь она ночевала у одной сестры или брата, другую – у кого-нибудь еще. Это было самое тяжелое время для бабушки и ее дочерей. Они мечтали о любой каморке, только чтобы жить вместе.

Так прошло тяжелейших три года. В 1927 году умерла моя прабабушка Лия и ее тринадцатиметровую темную комнату отдали семье моей бабушки. Ее племянник адвокат Моисей Шухер добился, чтобы их прописали в Москве на этой площади. К тому времени бабушка устроилась на работу. Она варила ведро щей и ведро каши и возила эти два горячих ведра на трамвае через всю Москву в рабочую артель. За это она и ее дочери имели ежедневно на обед по тарелке щей и каши.

В детстве я часто просила бабушку рассказать о тех трудных годах ее жизни. Бабушка рассказывала и плакала, в чем я ей усердно помогала. Когда мама и тетя Ася приходили с работы, они сразу догадывались – то был очередной день воспоминаний. Сегодня, когда я пишу по памяти бабушкины рассказы, я опять плачу, плачу одна, и за себя, и за бабушку.
Девочки, как могли, помогали матери в те годы. Мируся, которая училась во втором классе в школе на Малой Дмитровке, хорошо умела считать. Ей поручили продавать в школе тетрадки и за эту работу платили небольшую сумму. Ася училась в пятом классе знаменитой четвертой школы ХОНО на Арбате. Она была вожатой октябрят и получала за это одиннадцать рублей в месяц. Моя мама с шестнадцати лет встала на биржу труда в Рахмановском переулке и зарабатывала единичными работами.

В то время квартира на Большом Каретном в доме 4 имела другую планировку, чем та, которую я помню со своих детских лет. Тогда в квартире было четыре комнаты и кухня. Когда-то это была квартира бабушкиной сестры Раи. В 1927 году тетя Рая с дочерью занимали бывшую столовую, в двадцатидвухметровой комнате жил ее старший сын Моисей с женой, в двенадцатиметровой комнате ютилась семья ее среднего сына Соломона с женой и сынишкой, а в смежной с ней проходной тринадцатиметровой комнате без единого окна жила семья моей бабушки. К 1929 году сыновья тети Раи получили квартиры и уехали с Большого Каретного. Квартиру перестроили. В самую большую и светлую комнату с двумя окнами вселился дагестанский поэт Хасанов с русской красавицей-женой Любовью Васильевной. В начале 1938 года его арестовали, а впоследствии и расстреляли.

Вечером этого страшного дня Любовь Васильевна постучала в комнату бабушки. Бабушка была одна. Любовь Васильевна попросила бабушку спрятать маленький бархатный мешочек. Там лежали ее самые дорогие вещицы: золотые колечки, серьги, браслеты. Она понимала, что ее также наверное арестуют, но кто знает, может быть потом и отпустят. Она знала мою бабушку как честнейшего человека и полностью ей доверяла. К тому же никого из близких у Любови Васильевны не было. Обе поплакали, мешочек бабушка спрятала. Об этом в квартире никто не знал. Даже своим дочерям бабушка никогда о нем не говорила. На другой же день Любовь Васильевну арестовали. Имущество описали и увезли. Через некоторое время бабушка с тремя дочками переехала из своей темной маленькой проходной комнаты в большую и светлую.

16 марта 1937 года родилась я. До девятимесячного возраста я жила в квартире моего отца на Моховой улице, а потом мама и папа расстались, мама забрала меня, и мы переехали к бабушке Ене на Большой Каретный. В этой комнате мы все вместе прожили до 1957 года.
Никогда не забуду я один из зимних дней 1955 года. Я пришла домой после занятий в институте. Мы с бабушкой были одни в квартире. Раздался звонок. Я пошла открыть дверь. На пороге стояла седая сгорбленная старушка, опирающаяся на палку. Ее голова и руки дрожали мелкой дрожью. «Вы к кому?» – удивилась я. «Девушка, – обратилась ко мне старушка, – в этой квартире до войны жила с семьей Евгения Моисеевна Синельникова». «Это моя бабушка, – сказала я, – проходите!» Я провела гостью в нашу комнату. «Бабушка! Это к тебе». Бабушка удивленно посмотрела на старушку, а потом обе одновременно заплакали и стали обниматься. Я побежала на кухню ставить чайник. Когда я вернулась в комнату, обе уже сидели за столом, по-прежнему плача. «Лена! Знаешь кто к нам приехал? Это Любовь Васильевна. Когда-то она жила в этой комнате».

Неожиданно моя бабушка встала, подошла к шифоньеру, открыла его, с самой верхней полки достала маленький мешочек из черного бархата и протянула его гостье. «Еня! Неужели ты сохранила его? Я даже о нем и не вспоминала! – заплакала в голос Любовь Васильевна. – Прошло столько страшных лет, война, погибли миллионы людей, я никогда и не вспоминала об этих побрякушках!» «Да, – ответила бабушка, – мы уезжали из Москвы. Сначала в Сталинград, потом бежали оттуда в Казахстан. Маленькая Лена чуть не умерла по дороге. Я ничего не взяла из твоих вещей. У нас многое пропало во время войны, но разве могла я не выполнить твою просьбу? Этот мешочек висел у меня на шее под платьем, когда пришлось уезжать. Я его сохранила, я верила, что он тебе еще пригодится!»

Любовь Васильевна поцеловала бабушку, взяла мешочек, открыла его и высыпала на стол свои драгоценности. Потом она взяла две серебряные кофейные ложечки с витыми ручками и подарила их: одну мне, а другую моему двоюродному братику Илюше. Она хотела подарить нам и золотой дутый браслет, но мы отказались взять его в подарок, а чтобы не огорчать Любовь Васильевну, тетя Ася его купила. Этот браслет я сохранила до сих пор как память о Любовь Васильевне и моей замечательной бабушке.

Любовь Васильевна пожила у нас несколько дней. Она выглядела глубокой старухой по сравнению со стройной высокой шестидесятисемилетней бабушкой, а ведь я знала, что она намного моложе. Любовь Васильевна рассказала, что с 1938 года была в Казахстане в лагерях. После смерти Сталина ее и его погибшего мужа реабилитировали. Освободившись, она осталась жить там. Ехать ей было некуда. И она стала домработницей у какой-то местной женщины. Жизнь пропала. Молодая красивая женщина, жена поэта, которую должна была ждать счастливая жизнь, ни за что ни про что провела долгие годы в ужасных условиях сталинских лагерей, потеряла мужа, свою молодость и надежду на лучшее. А теперь она приехала в Москву за какой-то грошовой компенсацией за погубленную жизнь!
А я не перестаю гордиться своей бабушкой. В трудные минуты жизни всегда обращаюсь к ней за советом. Я глубоко уверена, что ее душа следит за мной и защищает меня, как и в дни моего детства.

Когда я была маленькой, бабушка читала мне русские народные сказки и сказки братьев Гримм. Лет с шести я научилась читать сама, и мы вместе с бабушкой обсуждали самые интересные книги. Вместе плакали над Оводом и Гулей Королевой, смеялись над книгами Джерома. Она все прекрасно понимала, и юмор, и трагедии. Она была мудра и интеллигентна – не беда, что ее школьное образование ограничилось двумя классами. Она всегда стремилась к самообразованию и это стремление передала мне. Сейчас я пытаюсь внушить это своим внукам. Не знаю, что из этого получится. У внуков свое понятие о ценности жизни.
Бабушка страстно любила кино. В те годы во всех кинотеатрах Москвы в течение недели или двух демонстрировали одни и те же фильмы. Каждую субботу с утра бабушка ходила в кассу кинотеатра в саду «Эрмитаж» в Каретном ряду, стояла в очереди и покупала для нас билеты на вечерний сеанс. Когда мы возвращались домой – я после занятий в институте, а мама и тетя Ася с работы, – бабушка кормила нас ужином и показывала билеты. Я очень любила наши семейные походы в кино. Если фильм нам нравился, то мы, уже вдвоем с бабушкой, ходили его смотреть по нескольку раз. «Сказание о земле Сибирской» с Дружниковым и Ладыниной мы с ней смотрели четыре раза! В старших классах школы и в институте у меня, конечно же, были друзья, и я часто ходила в кино с ними, но походы всей семьей были обязательными.
А как бабушка любила театр! Она сама была артистической натурой. Вообще, мне кажется, все Михели могли бы стать артистами, сложись их судьба по-иному. Один бабушкин брат Яков чего стоил. Когда он приходил к нам в гости, начинался настоящий спектакль. В мои школьные годы мы часто совершали коллективные походы в театр всем классом. Я всегда брала у учительницы два билета, для себя и для бабушки. Так мы просмотрели с ней почти все спектакли в Центральном детском театре, в Театре Юного Зрителя.

Особенно запомнился мне один воскресный поход в театр Гоголя на спектакль «Хижина дяди Тома». Я училась тогда в пятом классе. Нашим классным руководителем была учительница русского языка и литературы Анна Александровна. Мы договорились всем классом встретиться у школы и организованно идти в театр. Пришли к школе пораньше, собрались все, а Анны Александровны все не было. Девочки стали волноваться. И вдруг кто-то придумал: «Евгения Моисеевна! Пойдемте с вами, как будто вы наша учительница. А то опоздаем. Наверное, Анна Александровна заболела». И моя бабушка, которая больше нас всех боялась опоздать на спектакль, решилась. Мы отправились.

Помню, что пришлось переходить Садовое кольцо. А надо сказать, что бабушка безумно боялась движения транспорта. В те годы перейти Садовое кольцо было непросто, да еще вести за собой тридцать двенадцатилетних девочек. Постовой милиционер увидел испуганную старушку, детей, тут же перекрыл движение, подбежал к нам, взял бабушку под руку и, вздыхая, перевел нас на другую сторону. Когда мы подошли к театру, то увидели встревоженную Анну Александровну. «Я опоздала буквально на минуту! – сердилась она. – Евгения Моисеевна! Как вы могли послушать девочек и взять на себя такую ответственность?» «Мы очень боялись опоздать» – оправдывалась бабушка.

Я говорила уже, что несмотря на природный оптимизм, в душе бабушки многие годы жил страх, и не себя, а за детей и внуков. «Бабушка! А в «мирное время» ты тоже боялась чего-нибудь?» – спрашивала я. «Боялась, – отвечала та. – Боялась погромов. Хотя, бывало, собираем деньги городовому, и он обычно защищал еврейские дома. А потом у нас было много друзей среди русских соседей, и они прятали нас у себя во время погромов. Один раз нас спрятали друзья дедушки Илюши, хорошие люди – Тресвятские. Мы все забрались в подпол. Очень торопились и трехлетнюю Мирусю оставили в зале. Схватились, а она играет себе спокойно в куклы».

А уж в «немирное советское время» бабушке было чего бояться. Только бы не арестовали за что-нибудь среднюю дочь Асю, кандидата наук! Ведь в институте, где она преподавала, уже арестовали ряд крупных ученых. А как она боялась за зятя Сеню, мужа младшей дочери Миры, кадрового военного! А один только «процесс врачей» в 1953 году чего стоил? Как было не бояться? А разве можно было ходить в синагогу после войны? Бабушка и не ходила. А говорить в Москве на идиш? Бабушка и не говорила.

У нее сохранились старые еврейские молитвенники, в которых молитвы были написаны на иврите и на русском языке. Бабушка прятала их в шифоньере, где хранила самые дорогие для себя вещи. Доставала их по пятницам или в дни еврейских праздников, садилась к столу, когда заходило солнце, зажигала лампу под потолком, как-то удивительно всплескивала руками и тихо-тихо молилась на эту лампу. Просила Бога уберечь ее семью.

Бабушкины страхи часто заканчивались моими слезами. Так, увидев однажды в моей коллекции немецкие марки времен Третьего Рейха с портретом Гитлера – подарок дяди, вернувшегося с войны, – она схватила в охапку не только их, но и много других, и бросила марки в горящую голландскую печку. Во время процесса врачей вдруг разбила все пластинки с еврейскими песнями, которые я так любила, особенно «Нохемке, майн зун». Я горько плакала тогда, не понимая бабушку. Бедная, бедная любимая моя бабушка!

В 1960 году бабушка тяжело заболела. Она все понимала. Знала. что не поправится. Когда я плакала от отчаяния, она говорила: «Не плачь, Лена, не огорчайся! В смерти нет ничего страшного. Мы ведь здесь, на Земле, в гостях. Мне уже пора домой. Меня там ждут».

В эти последние месяцы своей жизни бабушкой владела одна необыкновенная на первый взгляд мечта: ей хотелось выиграть в лотерею мужской велосипед. «Зачем он тебе?» – спрашивали бабушку. Она отвечала, что хотела бы подарить велосипед внуку Илюшеньке, родившемуся в 1945 году и названному в честь ее любимого мужа. Поэтому, удивляясь бабушкиной мечте и посмеиваясь над ней, мы всегда покупали ей лотерейный билет. Бог есть на свете! Он знал о мечте бабушки, и за несколько недель до смерти она таки выиграла мужской велосипед.

А было так. Бабушка уже не вставала с постели. Дома с ней оставалась я с маленькой двухмесячной дочкой Тамарочкой. Мы тогда выписывали газету «Вечерняя Москва», в ней помещали таблицу очередного розыгрыша лотереи. Так и в тот день бабушка попросила меня проверить ее билет.Он стоил тридцать копеек. Дочка спала. Я взяла билет, его номер совпал с тем, что в таблице. Я поняла, что бабушка выиграла очередной рубль.Но на всякий случай я посмотрела на серию и очень удивилась: серия тоже совпала. Тут мне стало интересно, что же такое выиграла бабушка? Оказалось – мужской велосипед!

Я не поверила глазам. Не может быть! Мистика какая-то! Проверила еще три раза. Все верно. Мужской велосипед! Я подошла к бабушкиной кровати и говорю: «Бабуля, ты таки выиграла для Илюши велосипед!» «Не смейся надо мной!» – рассердилась она. – «Какой, – говорю, – смех?» Я подала бабушке очки, газету и билет. Она посмотрела и заплакала. «Беги, – говорит, – скорее к автомату, пока Томочка спит, и позвони Илюше». В нашем доме-новостройке телефонов в квартирах еще не было.

Я собрала все двухкопеечные монеты, которые нашла дома, и побежала к телефону-автомату. Я позвонила домой Илюше, маме и мужу на работу, на квартиру свекрови. Мне всем хотелось рассказать необыкновенную новость. Бабушка выиграла мужской велосипед! Илюша тут же приехал, взял счастливый билет, получил по нему велосипед «Украина» и много лет им пользовался.

Бабушка умерла 26 июня 1962 года, не дожив двух месяцев до своего семидесятипятилетия. Это было первое настоящее горе в моей жизни.

Дата публікації 02.09.2015 в 13:16

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридична інформація
Умови розміщення реклами
Ми в соцмережах: