XVIII
Приближалась осень. Дела нашего Куриня, полулегализованного в начале августа месяца под наименованием "Охранной сотни при коменданте", шли все хуже и хуже. Численный его состав сильно сократился. Ушло много офицеров, особенно в старших чинах, принятых на официальную военную службу. Тем, кто навсегда решил себя связать с украинской армией, был, конечно, прямой смысл поступать в формировавшиеся кадры регулярных дивизий. В Курине мы в служебном отношении все висели в воздухе и крайне нерегулярно получали наше маленькое жалованье. Принятые на официальную службу сразу упрочивали свое положение и материально были вполне обеспечены. Гетманское правительство установило для офицеров и унтер-офицеров очень недурные по тому времени оклады. У всех почти офицеров существовало убеждение, что Украинская Держава -- прочное государственное образование, жизнь в котором будет постепенно налаживаться.
Многие ушли из-за личных отношений -- весенний подъем прошел, начались ссоры и интриги. Атаман Куриня при всей своей служебной опытности не умел по-настоящему объединить своих подопечных и очень легко поддавался влиянию интриганов. Казавшиеся нам очень хорошими отношения между генералом Литовцевым и ротмистром Белецким быстро испортились. В конце концов, после резкого столкновения с атаманом адъютант ушел. Ввиду наличия за ротмистром какой-то недоимки Литовцев временно конфисковал собственную лошадь Белецкого, великолепную тракенку Леди, вывезенную из Восточной Пруссии. Кобылу передали под мою ответственность в артиллерийский взвод, и я обыкновенно сам ее проезжал. В конце концов, лошадь Белецкому вернули, но эта конфискация, хотя бы временная, была, конечно, чистейшим беззаконием.
Сильнее всего, однако, сократился солдатский состав. Очень быстро выяснилось, что добровольная мобилизация хлеборобов, на которую возлагалось столько надежд, не удалась. Эти молодые парни, в противоположность добровольцам, совершенно не желали подчиняться дисциплине. Считали, что раз Куринь содержится на крестьянские средства, то, значит, они в нем и хозяева. Представитель партии хлеборобов-демократов даже пробовал проверить дневальных по конюшне, пока его в конце концов не попросили о выходе.
Офицеры попробовали было прибрать к рукам мобилизованных крестьянским союзом. Парни решили тогда, что мы вводим "старорежимную дисциплину", и почти полностью разбежались по домам, унеся, понятно, казенное обмундирование. Ввиду упадочного состояния конной сотни, некоторые умудрились свести и лошадей вместе с седлами. После ухода ротмистра Гречки за имуществом там следили плохо.
Союз хлеборобов только один или два раза выдал обещанное пособие, потом взносы почти перестали поступать.
Если бы каким-нибудь чудом можно было тогда показать лубенским хлеборобам то, что их ожидает в случае торжества большевиков -- конфискация всей земли до последней десятины и массовые высылки на север -- не говоря уже об убийствах и расстрелах, -- вероятно, они не так бы нам помогали. Вся беда была в том, что в 1918 г. и они и многие другие очень плохо понимали подлинное положение вещей. У интеллигентных людей тоже удивительно быстро появилось совершенно иллюзорное чувство прочности, благополучия, миновавшей опасности. Психологически, правда, гораздо легче верить в то, что все обстоит более или менее благополучно, чем бороться и готовиться к борьбе. То же самое впечатление у меня осталось и от настроений периода успехов Добровольческой армии в 1919 г.
Свободное копирование
