Мы отправились по дороге в Псков с намерением заглянуть в богатое имение старшего Щербинина. На пути случилось с нами неприятное происшествие. Слуга Танеевой, находившийся при нас, упал с козел, и прежде чем заметили это, пара саней переехала через него. Достать лекаря не было никакой возможности; бедный малый был ужасно ранен в бок и руку, хотя кости остались целы. Дальше ехать он не мог, ему необходимо было пустить кровь. Вспомнив, что в портфеле моего сына был английский ланцет, я просила кого-нибудь из наших спутников приступить к операции; никто не взялся. Тогда я рискнула попробовать сама. Победив на время чувство отвращения, я открыла вену так удачно, что, к величайшему моему удовольствию, жизнь больного была спасена.
Скоро затем мы прибыли в поместье Щербинина, куда собрались многие из новых родственников моей дочери. Но это общество так утомило меня, что я поспешила выехать в Гродно, в Ливонию.
Путешествие наше по этому варварскому и дикому краю, покрытому непроходимой грязью и бедному, было в высшей степени утомительным. К тому же мой сын заболел корью. В дополнение несчастий нам пришлось пробираться сквозь леса по такой глухой дороге, что я вынуждена была нанять тридцать казаков прорубать нам проход. Наконец мы достигли Гродно, где я имела счастье найти отличного лекаря, присланного из Брюсселя и служившего в кадетском гродненском корпусе. Здесь я должна была пробыть пять недель, потому что мадам Щербинина подхватила от брата ту же самую болезнь.
Путь наш лежал через Вильно в Варшаву. Здесь праздновали юбилей, и если мы не нашли никакого приятного для себя общества, то тем более я была рада пользоваться умной и веселой беседой короля. Он приходил ко мне два или три раза в неделю, просиживая наедине со мной долгое время, между тем как его племянник, князь Станислав, очень милый и образованный молодой человек, генерал Комаркевский и прочая свита оставались в другой комнате с моими детьми. Ради этого любезного приема я пробыла в Варшаве больше, чем думала.
Признаюсь, Станислав Понятовский произвел на меня самое отрадное впечатление. С благородным и нелепым сердцем он соединял высокообразованный ум. Его пламенная любовь к изящным искусствам была строго классической; его разговор об этих предметах был и занимателен и глубок. Вероятно, его природные инстинкты не могло победить это избитое величие, на которое судьба так неудачно призвала его. Как частное лицо он по врожденным наклонностям и по воспитанию мог бы быть счастливейшим смертным, но как глава буйного народа и ветреной конституции он никогда не мог приобрести народную любовь, потому что поляки не были способны оценить ни его характер, ни его положение. Для аристократии он был предметом постоянной зависти; его так оплели своими интригами, что он был вынужден впутаться в неприличные споры с двумя сильными магнатами, но необходимость извиняет его.
Мое знакомство с этой прекрасной, но несчастной личностью и с его любезным племянником, которые уважали память моего мужа, заставило меня пожалеть Варшаву, хотя я ехала в Берлин.
В Берлине, по-старому, я встретила самое радушное гостеприимство. Отсюда я написала своему банкиру в Спа приготовить мне тот самый дом в «Promenadedeseptheures», который за пять лет перед тем был на наших глазах построен и в котором я была, наверное, первым жильцом по прошествии условленного времени.
Я вскоре увидела своего друга, миссис Гамильтон, которая со своей стороны почти так же была верна обещанию: разлука наша не изменила искренней дружбы.
Во время нашего пребывания в Спа Щербинин получил письмо от отца и матери; они требовали немедленного возвращения его в Россию. Он колебался и скучал, но волей-неволей должен был покориться родительскому приказанию. Между тем, дочь моя осталась со мной, не желая расставаться с семейством.
Свободное копирование
