Я бросился туда. Нашарил в кармане полушубка спички. И увидел приземистые фигуры и скуластые лица хакасов; их было четверо, и были они вдребезги пьяны. Они тоже ведь справляли нежданный этот праздничек, но - отдельно от всех. И теперь, очевидно, решили по пьяному делу, поразвлечься, навестить здешних курочек. Дверь барака была полуотворена; ее изо всех сил сдерживали изнутри. И кто-то там всхлипывал, причитал. А хакасы упрямо ломились в барак - свирепо сопели и ухали - и дверь помаленьку поддавалась, отходила толчками…
Спичка погасла. Я зажег новую, загородил полой полушубка от ветра. И окликнул их:
- Эй, вы что, сдурели? А ну, кончайте шухер, сыпьте отсюдова!
Они затихли. И сразу поворотились - пошли на меня. И я почувствовал себя неуютно…
- Что-о? Что ты сказал? - спросил один из них, подступая вплотную и внимательно меня разглядывая.
Вид у меня сейчас был довольно дурацкий; голые коленки, трусики, полушубок внакидку… Отнюдь не воинственный вид! Но - что же делать? Отступать было уже поздно. Да и некуда. Да и нельзя.
- Не мешайте людям спать, - отчеканил я. И вновь торопливо чиркнул спичкой. Я понимал: спасти меня здесь может только решительность, властность тона. И потому добавил с угрозой - Ну! Кому говорят? Пошли вон! Считаю до десяти…
И тон этот подействовал. Трое незаметно исчезли, растаяли во тьме. Но четвертый - тот, что подступил ко мне, - он остался. Он не желал подчиняться! Может, он был пьянее прочих? Или очень уж сильно бабу хотел? Или просто ненавидел русских?
Он смотрел на меня в упор, но глаз его я не видел. И без того достаточно узкие, они теперь как бы вовсе исчезли - и по безглазому этому лицу шла мелкая яростная дрожь. Дрожали желваки на скулах, и шевелились широкие ноздри, и дергался перекошенный рот. И голос его тоже был шипящий и вздрагивающий.
Он что-то бормотал неразборчиво и шарил рукой у пояса. Все шарил там… А спичка моя горела.
Она быстро горела! Огонь подбирался к пальцам. И я понимал: зажечь следующую - мне уже не удастся… Как только свет погаснет, хакас сразу же выхватит нож. Он почему-то боится сделать это при свете… И нож у него, как и у всех хакасов, - на правом бедре, наготове. Длинный, обоюдоострый, в деревянных ножнах!
А я перед ним - безоружный и голый. И голые руки мои скованы, стеснены полушубком.
А сбросить полушубок я теперь тоже не мог; хмель прошел, и я стал остывать. И зябнул все сильней и сильней…
А спичка догорала!
Огонь уже съел ее и лизал мои ногти. Терпеть это не было сил… Но все-таки я терпел. Как мог - скрипя зубами.
И, наконец, огонь погас. Мигнул напоследок - и сейчас же, нахлынула темнота. После света она стала особенно плотной, непроницаемой. Я почти ослеп на мгновение. И вот тут я дрогнул. И почувствовал, что - пропал…
И тогда я вспомнил вдруг - о Боге. Вспомнил. И позвал Его в тоске… И случилось чудо. Не знаю, впрочем, как это назвать… Но в сплошной, захлестнувшей меня темени, я словно бы обрел новое зрение. И увидел - с непостижимой ясностью - фигуру хакаса и правую его, занесенную для удара, руку.
Видение это длилось всего секунду. Но я уже успел сориентироваться… Есть старый прием; меня обучили ему давно, еще на Кавказе, у цыган. Если удар наносится сверху, и ты не успел его предотвратить, - не отшатывайся, не беги. Наоборот, - ныряй под руку врага и, в крайнем случае, подставляй голову… Голова - она многое может выдержать!
Вот так я, собственно, и поступил. Нырнул - и ощутил короткий сотрясающий удар. Я поймал головою нож, как футболист, ловящий мячик. И сделал - правильно! Иначе хакас проткнул бы меня насквозь…
Но все же удар был силен! Темнота окрасилась в красный цвет. Глаза мои и все лицо залила горячая липкая влага. Я качнулся, осел, на подламывающихся ногах… Но - устоял! И успел поймать, нащупать его руку. Однако ухватил я ее некрепко; пальцы были обожжены и слабы… И враг мой вырвался без большого труда. Метнулся в сторону, побежал, хрустя снежком. И быстро скрылся за углом барака.
Свободное копирование
