Эволюция, начало которой положил в 1948 году план Маршалла, а в 1949-м — Атлантический пакт, подошла к своему завершению в 1955-м: одна из Германий, став вновь суверенной и вооруженной, была включена в НАТО, в то время как по другую сторону произошло в соответствии с Варшавским пактом официальное объединение армий стран Восточной Европы под политическим и военным руководством Советского Союза… Двадцать семь лет спустя два блока по-прежнему противостоят один другому. Упустили ли мы возникавшие шансы? Была ли политика, проведению которой я, как мог, способствовал, единственно возможной, наилучшей?
И сегодня еще сохранились люди, испытывающие ностальгию по ЕОС. Отказавшись от своей , европейской, армии, европейцы выбрали американскую армию, покровительство со стороны Соединенных Штатов, и тем самым на длительный срок оказались отчужденными от самостоятельности. Тогда спор не приобретал такого смысла, поскольку ЕОС, задуманное Жаном Монне и Рене Плевеном, служило тому, чтобы отсрочить перевооружение Германии и одновременно сделать его приемлемым для французского общественного мнения. Сверх того «моннетисты» видели в этом сообществе способ вновь выдвинуть вперед европейскую идею, доказательством жизненности которой стало образование несколькими месяцами ранее пула угля и стали. ЕОС обрушилось под ударами коалиции тех, кто был против перевооружения ФРГ, и тех, кому не нравилась европейская армия. В те времена французские войска еще сражались в Индокитае; вскоре настанет черед восстаний в Алжире и в Марокко. Как можно было создать сообщество с германской армией, когда основные силы нашей армии находились вне метрополии?
Я не отметаю ответ, который предлагали приверженцы ЕОС, например Эрве Альфан, который по своему воспитанию и темпераменту был отнюдь не склонен к утопиям. Детали текстов значили меньше, чем идея, принцип, проект. Опыт мог бы постепенно исправить написанное. Численность однородного германского подразделения не смогли бы в течение длительного времени ограничивать статьи договора; требования действенности возобладали бы над компромиссами дипломатов. На бумаге ЕОС выглядело как часть атлантической армии, которая сама находилась бы под американским командованием. Можно ли ретроспективно представить, что ЕОС было бы способно стать зародышем европейской обороны, постепенно освобождающейся от американского командования? И сегодня еще я с трудом верю, что неудача ЕОС составила дату в истории, означала европейское отречение, согласие на американское покровительство в течение неопределенного времени.
Что касается вопроса о кристаллизации двух военных блоков в Европе, то здесь я чувствую меньшую уверенность. Хочу прежде всего вспомнить о дискуссии, имевшей место в январе 1958 года и организованной «Конгрессом за свободу культуры». Как пишет в своих «Мемуарах» Дж. Кеннан, в ней приняли участие Деннис Хили, Джозеф Элсоп, Сидни Хук, Рихард Левенталь, Карло Шмид, Дени де Ружмон и я. Мне памятен этот «круглый стол», но я буду придерживаться той его версии, которую дает Дж. Кеннан, несомненно располагавший письменным отчетом о заседании.
В рамках «Рейтовских чтений» («Reith Lectures») Дж. Ф. Кеннан выступил по Би-би-си с лекциями, читать которые ежегодно приглашали какого-либо очень хорошо известного деятеля. В этих лекциях он защищал еретическую идею, а именно — вывод американских войск из Германии при условии такой же эвакуации советских войск из Восточной Европы. Одновременное освобождение от обязательств американской и советской сторон составляло стержень лекций. Тезис дополняли другие предложения, столь же спорные: европейцам не следовало бы стремиться к созданию военной машины, сравнимой с советской, им надо было бы готовиться к сопротивлению и герилье[2], которая удержала бы Советский Союз от любых агрессивных поползновений.
Согласно резюме, которое дает в своих «Мемуарах» Кеннан, я высказал два основных возражения. По моим словам, ситуация действительно являлась ненормальной или абсурдной, но она была четко очерчена: каждый знал, где пролегает демаркационная линия. Когда по одну сторону «железного занавеса» что-то движется, по нашу сторону ничего не происходит. Четкий раздел Европы рассматривается, с основанием или без него, как сделка, менее опасная по сравнению с любой другой. Иначе говоря, неопределенность ситуации создала бы бо льшие опасности, чем ненормальность ситуации.
Дж. Ф. Кеннан, еще находившийся тогда на дипломатической службе, сожалел о лицемерии государственных деятелей в Бонне или в Вашингтоне, заявлявших о своем стремлении добиться объединения Германии, в то время как они охотно довольствовались статус-кво. Возмущение Кеннана еще и сегодня меня поражает. Западные государственные деятели не обладали никакими средствами, способными заставить советских руководителей согласиться с проведением свободных выборов на территории ГДР. В то же время они не видели ни пользы, ни необходимости юридически или политически соглашаться со статус-кво, а именно — с присутствием советских войск на расстоянии в двести пятьдесят километров от Рейна. Эти деятели принципиально не принимали раздел Германии и Европы, хотя сознавали, что тем самым способствуют сохранению данного раздела. Несколько лет спустя, когда генерал де Голль попытался покончить с этим иммобилизмом, я написал, что статус-кво оказался бы дестабилизированным, как только был бы признан. Последствия Ostpolitik (восточной политики ФРГ) и Хельсинкских соглашений подтверждают этот анализ. Немцы, канцлер Шмидт обращают свои взоры к востоку после того, как был торжественно признан территориальный статус Европы, порожденный войной.
Свободное копирование
