Сходка привела к совершенно неожиданным результатам. Прежние смутьяны-главари почти все без исключения стояли теперь за то, что следует помириться, что не надо вредить будущим поколениям шелайских арестантов, добровольно отказавшись от помощи «добрых людей»; но безголосое обыкновенно большинство, само ничего против нас не имевшее, вдруг заартачилось… Даже такие неизменные друзья и благожелатели мои, как Чирок, Луньков и Ногайцев, кричали:
— Нельзя теперь мириться, никак нельзя!..
Я был в полном недоумении. Но перед самой уже поверкой в нашу камеру вошел Стрельбицкий (незадолго перед тем переведенный, по собственной просьбе, в камеру Башурова) и с чрезвычайным негодованием стал говорить при мне и Штейнгарте о каких-то иванах, ловящих рыбу в мутной воде и подстрекающих «простецкую» кобылку ко всякого рода волнениям (к этой же простецкой кобылке Стрельбицкий причислял, очевидно, и самого себя!).
— Отца с матерью не послухаюсь больше, если скажут: «Выражай, Стрельбицкий, недовольство, подавай голос за Иванов!» И на все законы их плюю с этого дня!
Прислушиваясь к этим речам, я все еще не понимал, в чем дело. Железный Кот горячо подхватил его слова:
— А я так и давно уж наплевал. Потому мы же и в дураках всегда остаемся… Ну, какими глазами я теперь на Ивана Миколаевича стал бы глядеть, коли после всего, что было, после всего нашего кураженья пришел к нему бы и сказал: «Давай мне опять свой табак. Буду и пишшу твою опять есть!» Нет, уж лучше, по-моему, помереть с голода, чем гореть со стыда!
— Вестимо, лучше! — мрачно подтвердил Стрельбицкий.
— А я и табак до сих пор брал и пищу ел, а теперь ото всего откажусь, ото всего! — забасил вдруг поэт Владимиров, срываясь с нар в необычайном волнении.
— Да все, все теперь откажемся! — поправил его Луньков. — Потому они, может быть, изверги; стыда не имеющие, а мы — человеки.
— В чем дело у вас, Луньков? — не вытерпел я наконец, тоже поднимаясь со своего места.
Компания, очевидно, все время хорошо меня видела и нарочно говорила так громко, чтобы вызвать меня на разговор.
— Да в том дело, — закричали разом Луньков, Чирок и Железный Кот, — что не можем мы теперь мириться с вами, Миколаич! Потому с какими глазами пойдем мы к тебе мириться? У них-то бесстыжие шары, а мы совесть какую ни есть имеем. Никак, выходит, нельзя нам с тобой мириться.
Мы с Штейнгартом невольно рассмеялись.
— Ну полноте, мириться всегда можно… Если вы сами признаете теперь, что ссорились с нами по пустякам, что вас напрасно подзуживали иваны, так в чем же затруднение? Мы-то по крайней мере от души будем рады концу этих глупых историй.
— Ой ли? Так как же, ребята? Мириться, что ли? Брать табак?
— Брать!
— Мириться!!! — раздались неистовые голоса… Чирок, Водянин, Стрельбицкий, Луньков и другие со всех ног кинулись в коридор пропагандировать новое решение. Оставалось не больше пяти минут до поверки, во время которой староста должен был дать Шестиглазому, тот или другой ответ.
— Мириться!
— Бра-а-ать!! — доносились из коридора шумные голоса. Штейнгарт поглядел на меня с улыбкой.
— Ну, как можно сердиться на этих взрослых ребят? Настоящие, право, дети, да и только!
Свободное копирование
