Мимикрия в СССР - 68

33

Шурин муж Вася вернулся из ссылки. Ему пришлось посидеть там лишние шесть месяцев, так как его срок кончился осенью, когда навигация в те далекие места была уже окончена. Как бывшему заключенному ему не разрешили жить в промышленных районах и он приехал и поселился у моих родителей в Кропоткине. У папы в Кропоткине много друзей и знакомых и один из них нашел для Васи приличную работу — землемера в местном горсовете. Его обязанности: обмерять участки домовладельцев, оценивать дома для налога и т.п.

Васю лишили права жить в промышленных районах на три года, и на семейном совете было решено, что он и Шура будут жить с родителями и что для них сделают пристройку к хате. До постройки хаты Шура будет жить в Донбассе, где она теперь работает.

Вася взялся строить сам. Купив несколько бревен для углов и черепицу на крышу, он живо принялся за работу. Папа помог ему и через несколько недель две комнаты были готовы.

За то время как он готовил квартиру для семьи и жил без Шуры, только с папой и мамой, наши заметили, что Вася сильно изменился за время ссылки. Вся наша семья любила его и высоко ценила его хорошие манеры и прекрасный характер; теперь же он сделался грубым, невежливым, вульгарным. Страшно невоздержанным в пище —садился за стол первым и, не дожидаясь других, накладывал себе на тарелку, не заботясь, хватит ли всем. Он стал "заигрывать" с молодыми женщинами, особенно с нашей ближайшей соседкой, молодой вдовой, и это оскорбляло маму.

Я приехала навестить родных, когда строительство у них было в самом разгаре. Бревенчатый остов комнат был уже готов, крыша накрыта, и мама с Васей залепливали глиной стены. Несмотря на to, что работали они споро, я скоро заметила, что отношения между ними натянуты. Когда я спросила маму, она ответила:

— Прямо горе мне с ним. Завел шашни с Манькой, соседкой, и даже не скрывает. Мне соседи говорили и раньше, но я как-то не верила, а недавно засиделась за картами у Семеновых, возвращалась домой поздно, часов в двенадцать, и когда подошла к нашему дому увидела: сидят они рядом у нее на лавочке и ее голова у него на плече. Они, конечно, видели, что я иду, но не побеспокоились принять более приличную позу… а может быть, нарочно хотели, чтобы я увидела. Наутро я говорю ему: "Вася, вы бы постеснялись так себя вести, ведь скоро приедет Шура". А он отвечает: "Вы не беспокойтесь, у меня и на Шуру хватит". Ну не нахал! Я ему говорю: "Как вам, Вася, не стыдно мне так говорить?", а он отвечает: "Поймите, Нина Ивановна, я больше трех лет сидел в лагере не видя женщин, не могу я и дальше жить монахом!"

— Какой безобразник!

— Я ему сказала, что если Шура узнает, она ему этого не простит.

— А он что?

— Говорит: а вы ей не рассказывайте.

— Вы и правда, мама, лучше ей не рассказывайте.

— Дорогая Валя, я и не собираюсь ей рассказывать, да ведь нас здесь чуть ли не половина города знает, ей обязательно кто-нибудь донесет.

— Он даже не беспокоится скрыть свое поведение!

— Он так изменился, Валя, стал прямо другим человеком. Иных людей горе делает более чуткими, а он огрубел. И интересно, он никогда ни одним словом не обмолвился о своей жизни в лагере, а ему там, видно, было очень тяжело. Ты заметила, у него зубы вылезают из десен? Это от цынги. Несмотря на все наши посылки, он все же болел цынгой.

— Как страшно! А у врача он был?

— Был. Он пьет какое-то лекарство, но, кажется, надежды сохранить зубы мало. Мне его очень жаль! Мы с отцом надеемся, что он понемногу забудет ссылку и опять будет прежним, нормальным.

Но мамины надежды не оправдались. Когда Шура приехала в Кропоткин, отношения с Васей у них сразу же испортились. Пожив с ним немного, она приехала к нам в Ростов отдохнуть от неприятностей. Мне она сказала откровенно.

— Я думаю, что не смогу с ним жить. И не только потому, что он мне изменял, хотя, конечно, я и этого простить не могу, но у него изменился весь взгляд на жизнь.

— Может быть, это пройдет?

— Нет. Когда он стал передо мной оправдываться относительно соседки, я ему сказала: "Вася, ведь я тоже жила одна, но я тебе не изменяла". А он знаешь что ответил?

— Что?

— "Ну и глупо делала. Молодость проходит, при нашей жизни она проходит быстро, зачем было отказывать себе в удовольствии?" Он меня этим страшно оскорбил.

— Да…

— И вообще он переменился, появились какие-то новые ухватки. Недавно я нагнулась под кровать, взять шлепанцы, а он подошел сзади да как ущипнет меня за зад, я так и подскочила от неожиданности и боли, а он засмеялся. Ну что ты на это скажешь?

— Скажу, что ему захотелось "с бабой поиграть". Не иначе.

— Я ему показала чертей, в другой раз не "заиграет". Папа и мама уговаривают меня и так и этак, не сердиться на него, думают, что это пройдет и он станет прежним. Папа мне сказал: "Ты, Шура, не сердись на него, сердись на советскую власть, это она людей калечит".

— Он тебе рассказывал, как жил в лагере?

— Рассказывал, очень немного и неохотно. Меня удивляет в Васе еще она перемена: до ссылки он, как и все мы, при удобных случаях поругивал большевиков, если знал, что в компании нет сексотов. Я ожидала, что после всего, что он перенес там, он будет много их ругать. Так, представь себе, он не только не ругает их никогда, он вообще не упоминает слово "коммунист"; даже если при нем кто-нибудь начнет осуждать власть, он уходит. Ты ведь знаешь маму; она все неполадки и неудачи, даже семейные, сваливает на сов. власть. Недавно был смешной случай: выскочил кабан из катуха и перекопал грядки с цветами, мама начала ругаться: "Проклятые большевики, до чего довели". Я спросила: при чем здесь большевики? А она ответила: "Не было бы большевиков, не пришлось бы мне держать кабана, и были бы все цветы целы". Логика у нее железная! Я уже просила маму при Васе от ругани воздержаться. Он боится даже слышать!

Когда Шура уезжала домой, я ее спросила:

— Как же ты решила с Васей?

— Не могу я жить с ним, поеду опять в Донбасс на работу. Оставлю ему Ниночку. Поживу немного одна, а там решу, как быть дальше.

— Он опять начнет приударять за соседкой.

— Ну и пусть…

— Ты должна подумать о маме, ей будет трудно с такой большой семьей, только таскать продукты с базара что стоит, да еще стирать, готовить…

— Что же я должна делать? Вася говорит, что никуда не уйдет. Он построил для нас жилище, это его дом и семья. Мама с папой его поддерживают.

Я рассердилась на Шуру. С самого рождения Ниночки она нагружала маму заботами о ней. Ребенок больше жил с дедушкой и бабушкой, чем с родителями, даже когда Шура не работала сама. Она считала, что в Донбассе плохой воздух, вредный для ребенка.

— Я не хотела оставлять с ними Ниночку, — продолжала Шура, — это мама сама сказала, что если я уеду, то ребенка должна оставить отцу. Ты знаешь, он очень сильно ее любит, с тех пор как я привезла ее, он все свое свободное время отдает ей.

Через некоторое время после отъезда Шуры я получила письмо от мамы, и она писала, что Шура устроилась на работу в Кропоткине, но с мужем отношения у нее очень плохие. Мама написала, что Шура не уехала только потому, что надеется, Васю скоро пошлют на работу по специальности и тогда она с ним не поедет, а останется с родителями и ребенком. Вероятно, она услышала от кого-либо из своих друзей в Донбассе, что его собираются призвать обратно.