Между тем известие о нашем браке долетело до Алма-Аты. Лидка прокомментировала его в своем духе:
— Юра был безумно влюблен в меня, но я храню верность Адриану, и, чтобы быть ко мне ближе, он женился на Роксане.
Услышав это, мама пришла в ярость и отправила мне письмо-ультиматум: либо я немедленно развожусь, либо она перестанет мне помогать. Но в то время заставить меня развестись, наверное, не смогла бы даже смерть.
Итак, теперь наш семейный бюджет базировался лишь на двух стипендиях — источник немощный и ненадежный: любая случайная тройка во время сессии могла его перекрыть. Правда, Юрина мама тайком от отчима подкармливала нас обедами, но ведь было еще одно обстоятельство: с каждым днем я все больше ощущала нарождающуюся во мне новую жизнь. Откладывать больше было нельзя: ранним мартовским утром я отправилась в Мичуринск.
Заштатный провинциальный городишко с одноэтажными домиками и сугробами выше крыш. С трудом пробираются между ними редкие прохожие. Пробираюсь и я, нахожу домик мамы Иры Паниной. Какая милая женщина с красивыми грустными, как у Иры, глазами. Ничего не выпытывает, ни о чем не расспрашивает, просто хочет помочь. Вскоре Ирина мама приводит бабку, невзрачную, как полевая мышь. Получив десятирублевый гонорар, бабка оживляется и начитает какие-то колдовские приготовления, приговаривая
— И не заметишь, как выскочит, я их не счесть сколько уже аннулировала.
Наконец, бабка проделывает необходимые процедуры, — и я грохаюсь в обморок. Когда прихожу в себя, вижу двух перепуганных женщин и крохотного ребеночка. Он величиной всего в ладонь, но уже ясно видно, что мальчик и все у него есть, даже ноготки на пальчиках. Я держу в руках крохотное сморщенное тельце и не понимаю, как я могла, зачем я это сделала, ведь это мой, наш малыш. Все, что угодно, но я не должна была его убивать!..
Ирина мама кладет мне руку на лоб и еще больше пугается.
— У нее температура, — шепчет она, — ой, а вдруг умрет, меня же засудят.
У бабки от страха трясутся руки:
— Я ни при чем, она просила, я сделала, причем я, — бормочет, но, чувствуется, что сама она в этом не уверена.
Мне вновь ставят градусник. Ирина мама смотрит на него с мольбой, но ртуть упрямо ползет вверх.
— «Скорую» вызывай, а то и впрямь сейчас помрет, — все же решается бабка.
— Вы не бойтесь, я вас не выдам, скажу сама, — шепчу я, видя, что она колеблется. Мне очень плохо, и я надеюсь на эту «скорую». Но «скорая» не спешит, и моя надежда гаснет. Когда меня доставили в больницу, она погасла совсем.
По кивку какой-то сонной фигуры в приемном покое санитары свалили меня в коридоре на кровать без одеяла и простыней возле разбитого окна, из которого страшно дуло.
— Все, конец, — подумала я, и почему-то ко мне вернулось присутствие духа. — Скажите, пожалуйста, — обратилась я к проходящей мимо медсестре низким «маминым» голосом, — у вас здесь кто-нибудь выздоравливает?
Она ошалело уставилась на меня.
— Нет, со мной все ясно, — продолжала я, — я, конечно, умру, но все же, есть такие, что выздоравливают?
— Есть, выздоравливают, а как же, — пролепетала она и стремительно куда-то побежала. Однако уже через несколько минут вернулась и вместе с доставившими меня санитарами перевезла в операционную и доложила:
— Я позвонила Виктору Карловичу, он сейчас придет. Что же вы сразу не сказали, кто вы?
Действительно, минут через 10 появился симпатичный старый доктор и устранил последствия бабкиной медицины.
— А ведь ты, милочка, можно сказать с того света вернулась. Вовремя ты мне позвонила, Люся.
— Я бы раньше позвонила, кабы знала, что она племянница депутата, — простодушно ответила сестра.
Ах, вон что! Вот, оказывается, за кого она меня приняла. Но почему племянница? Какого депутата? Этой загадки я так и не разгадала. И все же спасибо доставшемуся от мамы низкому голосу и собственной интуиции. Меня перевели в нормальную палату, а через три дня я вернулась в Москву.
Свободное копирование
