Наш отдельный батальон выздоравливающих представлял собой палаточный городок, раскинувшийся на песчаном берегу безымянной речки невдалеке от Кингисеппа. Бои за Нарву затягивались. Стояли прекрасные солнечные дни июля 1944 года.
Мощная санитарная служба батальона возглавлялась молодым, не более 30 лет, капитаном медслужбы Кудрявцевым. Задача санитарной службы состояла в том, чтобы как можно скорее поставить в строй солдат, присланных из госпиталей для долечивания. Люди направлялись к нам уже с затянувшимися ранами, однако ещё сохранялась опасность того, что рана может опять раскрыться. Для лечения нужно было время и лечебные процедуры. У одних солдат раны заростали быстро, а у отдельных они почему-то снова открывались и долго кровоточили. Медики стали задумываться над этой загадкой, и долго не могли понять причины.
И вдруг в часть прибыл следователь военной прокуратуры и потребовал у командира выделить ему для работы отдельную палатку. Сначала он вызвал главного врача и попросил назвать выздоравливающих, у которых долго не заживают раны. Затем начались допросы. Следователь работал обстоятельно, не торопясь. На фронте было затишье, после успешных боёв по освобождению Ленинграда наступательных операций скоро не предполагалось - самое удобное время для работы карательных органов. Свою работу следователь не афишировал и к его присутствию стали уже привыкать: мало ли какие сведения он собирает, и какие секреты могли разгласить в нашей части.
В один из июльских дней была дана команда построить личный состав батальона на открытой местности, на зелёном высохшем участке болота, простиравшегося до горизонта на север от расположения наших палаток. Когда я пришёл на место, люди уже были построены в две шеренги лицом к болоту. Справа впереди колонны стояло отделение солдат с карабинами. Слева, метрах в двадцати от строя сидел на бревне человек в защитной гимнастёрке без погон со связанными сзади руками. Рядом с ним стоял автоматчик. Ещё левее, метрах в пяти от них виднелся холмик свежевырытой земли.
Стало ясно, для чего собрали людей: будет демонстрация смертной казни. Перед выстроившимся батальоном стояла группа военных с зелёными погонами: человека три или четыре. Обратил на себя внимание один из них: он был необычно маленького, если не сказать карликового роста, без знаков отличия на голубых погонах, с непропорционально крупным, некрасивым лицом, из тех, которые называют лошадиными: поневоле вспоминаешь о лошади, когда видишь человека с такими крупными, выдающимися вперёд зубами, которые, не помещаясь во рту, постоянно обнажаются. Прошло столько лет, а я до сих пор помню эти незакрывающиеся зубы с золотой коронкой впереди.
Наступила мёртвая тишина, как обычно бывает перед казнью. Всех охватило нервное напряжение; у некоторых солдат дрожали колени. Через несколько минут офицер из судебной группы дал сигнал солдату, охранявшему осуждённого. Тот сделал движение автоматом, осуждённый тяжело поднялся и направился к судьям. Его поставили перед строем на расстоянии 12-15 метров. Один из трибунала взял из папки бумагу и зачитал приговор военого суда армии. Он был коротким, в нём не расшифровывалась сущность преступления, а назывались статьи Уголовного кодекса СССР. Запомнилось только: «приговорить к смертной казни – расстрелять».
Приговорённый стоял совершенно спокойно, не дёргаясь. Ни один мускул не шевельнулся на его лице, но оно было серым, обескровленным. Казалось, что и волосы его стали серыми, поседели, хотя ему было не более 25-27 лет. Держался он с достоинством, мужественно.
Было уже известно, что он из Одессы, бывший лейтенант, разжалованный в рядовые и направленный в штрафную роту. После ранения и лечения в госпитале он прибыл к нам. Ему полагалось прощение, восстановление звания и знаков отличия, но он избрал другую судьбу, стал на путь риска.
За что же он был осуждён? Он делал «благородное» для солдат дело: продлевал их пребывание в лечебных учреждениях, оттягивая отправку на фронт. Он знал секрет состава, инъекция которого в заживающую рану вновь раскрывала её и делала долго незаживающей. Одним из компонентов этого состава была обыновенная человеческая слюна. Все эти подробности стали нам известны позже.
Процедура казни была известна: осуждённого поставят перед строем, члены трибунала отойдут в сторону, кто-то из них подойдёт к отделению вооружённых солдат, отдаст команду «Приготовиться!» и «Пли!». Но всё произошло иначе и как-то неожиданно.
После того, как зачитан был приговор трибунала (не помню, была ли в нём фраза, что обращение о помиловании в вышестоящую судебную инстанцию оставлено без последствия?), осуждённого поставили спиной к строю (значит, стрелять будут в спину, подумал я, это гуманно). Потом ему приказали стать на колени; через минуту он стал подниматься (нам не слышна была эта команда) и именно в этот момент, неожиданно, маленький человек с лошадиными зубами (стало ясно, что это исполнитель приговора, т. е. палач) выхватил из кобуры пистолет и выстрелил одесситу в затылок. Тот сразу рухнул лицом вперёд без единого звука. Прозвучала команда «Разойдись!»
Перед расстрелом напряжение стоявших в стою людей достигло предела: стоявший недалеко от меня немолодой солдат упал в обморок.
Надо добавить , что «пациенты» казнённого одессита, а их было пятеро, тоже получили своё: они были отправлены в штрафные роты. Это тоже была путёвка на тот свет: штрафные роты посылались на самые опасные участки. Срок пребывания в них был не ограничен – до первой крови. А пока не получил ранения, продолжаешь воевать штрафником. Если убивают, то родные получают обычную похоронку, как на погибшего за родину, без упоминания об осуждении.
Кстати, офицерский состав в штрафных ротах подбирался из самых боевых и отважных. Когда наш 52-й запасной полк готовился к расформированию (а в его составе был и 16-й батальон выздоравливающих), каждый офицер думал о том, где придётся служить дальше. Старший лейтенант Музалев, командир одной роты нашего батальона, однажды сообщил мне, что его направляют формировать отдельную штрафную роту и предложил идти к нему начфином. Я согласился: мне нравился этот мужественный и достойный, с худым лицом смуглый человек лет 35-ти. Он тоже мне симпатизировал. Однако пока я разделывался с бумагами своей финчасти и сдавал их в архив штаба 2-й ударной армии, прошло не меньше месяца, и в роте меня не ждали. В это время «моя» штрафная рота уже, наверное, прорывалась в пределы Восточной Пруссии, а мы догоняли их пешим порядком…
И ещё одно упустил: одессит свои уколы делал не бескорысно, а получая от солдат мзду – деньгами, вещами, продуктами. Особенно котировалась как средство платежа американская тушёнка.
Свободное копирование
