6.2 Весна на фронте

Наибольшую память о первых месяцах на фронте оставила у меня самая выдающаяся в своём роде личность 210-го огмд - комиссар дивизиона старший политрук Опанасенко, о котором я уже упоминал. Пользуясь мягким характером командира дивизиона капитана Соколова, его непредубеждённым, уважительным отношением к людям независимо от чина и звания (хотя он нетерпим был к несправедливости, как мы увидим в дальнейшем), Опанасенко проявил свою незаурядную энергию и «бдительность». Последовал настоящий каскад его вторжений в несвойственные для его должности административные функции, что в конечном итоге привело к неожиданным и трагическим результатам (в том числе и для него самого).
Первые же залпы наших батарей по противнику не обошлись без потерь: появились убитые и раненые, развороченные спарки на боевых машинах. Пользуясь неопытностью наших командиров, немцы моментально засекали место расположения «отыгравших» орудий и накрывали их миномётным огнём. Прошло несколько дней, пока командование дивизиона сообразило, что сразу же после залпа - при работающих моторах - «катюша» должна быстро переместиться, и тогда вражеские мины будут молотить пустое место.
Вызывает комиссар помпотеха - техника-лейтенанта Эпштейна и спрашивает:
- Сколько времени тебе нужно, чтобы разбитые два орудия отремонтировать?
- Думаю, не меньше трёх суток, - ответил помпотех и стал обосновывать такой срок. - Мастерские находятся в Волхове, а это 90 километров, да сутки, не меньше, нужно для самого ремонта…
- Слушай, помпотех, - сказал комиссар со своей угрожающей, характерной только для него коварной улыбкой, - меня не интересуют твои расчёты. Завтра к 12 часам дня чтобы отремонтированные орудия стояли на огневой позиции. Не выполнишь задания - расстреляю.
Разумеется, сроки были не реальные: только через двое с половиной суток исправленные орудия снова появились на позиции. Расстрел Эпштейна откладывался - до следующего задания.
Язык угроз в разговоре и с командирами, и с рядовыми для комиссара был обычным. Поразило меня его заявление на одном из совещаний офицеров, проведенным командованием под вечер, около большого дерева. Командир дивизиона Соколов спокойно высказался об итогах боевых действий батареи за прошедший день. Затем выступил комиссар с резкими обвинениями в адрес офицеров, и произнёс фразу, которая не могла не запомниться: «Некоторые командиры заслуживают того, чтобы их зарыли в этих снежных сугробах». Мог ли такой стиль руководства, манера разговора способствовать повышению морально-патриотического духа личного состава? Как можно было не учитывать, что ни у кого из командиров батарей и взводов не было фронтового опыта? Интересно, что никакого различия в поведении отдельных командиров им не было проведено - только огульное обвинение, относящееся ко всем.
Однажды в дивизион прибыли машины взвода боепитания со снарядами - 14 полуторок. Они стояли, вытянулись вдоль лесной дороги, с небольшими интервалами друг от друга, как требует инструкция. И надо же было на беду появиться комиссару! Заглянул он в кабину одной машины - шофёра в ней не оказалось, подошёл к другой - и в ней водителя не было, подбежал к третьей - то же самое. Комиссар пришёл в негодование, закричал что есть силы: «По машинам!» и засёк время, чтобы проверить, как быстро сбегутся водители. Прошла минута, не более, и шофёры заняли места в кабинах. Комиссар прошёлся вдоль колонны, чтобы удостовериться, все ли водители выполнили его приказ. К нему присоединился и командир взвода лейтенант Боев. Обнаружилось, что в трёх кабинах водителей ещё не было, однако вскоре, через 2-3 минуты они появились. Оказалось, что все шофёры получали махорку у помошника командира взвода. Когда большинство водителей, услышав команду, бросилось к машинам, трое из них, которые стояли первыми в очереди за табаком, решили всё-таки получить его, а потом уже занять свои места в кабинах. Но они плохо знали своего комиссара, иначе не посмели бы медлить ни секунды. И последовало наказание, неслыханное по своей жестокости и унижению человеческого достоинства.
Комиссар приказал построить взвод и вести его в глубину леса, подальше от расположения части. На полянке остановились. Трём опоздавшим водителям Опанасенко приказал встать против строя, на расстоянии нескольких шагов, затем заставил их снять полушубки и валенки и объявил, что эти «изменники родины» будут расстреляны.
- Лейтенант Боев! - приказал комиссар. - Расстрелять их!
Боев не ожидал такого поворота событий: он растерянно стал оглядываться по сторонам, поводить плечами. Наконец выдавил из себя: «Я не могу… не имею права». Тогда Опанасенко начал кричать на Боева: «Я тебя самого расстреляю за невыполнение моего приказа!» Но сам пистолета из кобуры не вытащил, а стал бегать от строя солдат к провинившимся, что-то ещё кричал на них, пока не родилась у него новая мысль, как наказать для примера нарушителей, раз не удалось расстрелять их руками их командира: сам-то он не рискнул этого сделать - видимо, сознавал, что придётся отвечать за такие самоуправные расстрелы. Можно себе представить трагедию, которая могла бы произойти, будь на месте Боева не кадровый офицер, уже имевший военный опыт, а молодой, неопытный командир, плохо знающий воинские законы и уставы. А приказ о праве расстрела командиром подчинённого на фронте уже был издан, однако он мог быть применён только при невыполнении приказа в боевой обстановке. В данном случае ситуация была иная: проступок троих никак не тянул на высшую меру, и командир взвода это чувствовал.
Трудно предположить, предвидел ли Опанасенко такое поведение Боева и имел ли он в запасе другое наказание для шоферов (я склонен думать, и это подтверждают последующие события, что комиссар уверенно пошёл бы на расстрел невинных людей, но не своими руками), но то, что он придумал - сразу или заранее, не имеет значения - было не менее преступно, ибо речь шла не о физическом, а о моральном расстреле. Окончательно убедившись, что Боева он не спровоцирует на убийство, Опанасенко вначале засуетился, но потом вдруг вновь обрёл уверенность, подбежал к «смертникам», дрожавшим от страха и холода, и закричал неистово: «Стать на колени!» Те опустились на колени. «Целуй советскую землю!» - закричал он ещё громче. И когда солдаты опустились на четвереньки, а затем вытянулись на снегу, комиссар ставил свой валенок на затылок каждому и вдавливал их головы в землю, бормоча при этом слова «предатели», «изменники», «сволочи», и лицо его искажалось дикой злобой.
Эту историю мне рассказал сам лейтенант Боев, которого ещё трясло от пережитого.
Несколько позднее, кажется в начале апреля, когда снег уже сошёл, земля оттаяла, дороги в лесистой местности стали непроезжими и машины передвигались только по деревянному настилу, произошло событие, непосредственно связанное с «работой» комиссара, которое, благодаря его методам, закончилось трагедией.
В части служил водителем батарейной полуторки рядовой солдат, лет сорока, выходец из крестьян средней полосы, скромный, запуганный колхозной жизнью человек, отец троих детей. Однажды он, прибыв в часть, сообщил о какой-то поломке в машине, связанной, кажется, с задним мостом. Опанасенко в своей обычной жёсткой форме отчитал водителя за аварию, а в заключение пообещал расстрелять его, если тот допустит ещё одну. И надо же такому случиться, что через несколько дней водитель этот помял у машины крыло, не разъехавшись на узкой дороге с другой машиной. Пригнал он свою полуторку, поставил на обычное место, а сам исчез. Поиски на территории дивизиона ничего не дали.
Комиссар, видимо, всерьёз испугался последствий исчезновения солдата, ведь часть-то сверхсекретная, не исключалась возможность его перехода к противнику, до которого было рукой подать: в пяти-шести километрах - его окопы. Целыми днями, забросив все дела и ни во что не вмешиваясь (люди вздохнули с облегчением), Опанасенко - задумчивый, сосредоточенный - бродил по лесу вокруг части, всё расширяя круги поиска. Он не терял ещё надежды найти сбежавшего, поэтому не сообщал в вышестоящие политорганы об исчезновении красноармейца.
На третий день, под вечер комиссар пришёл к командирской машине и сказал капитану Соколову:
- Командир! Нашёл я пропавшего солдата. Он прятался в пустой землянке недалеко отсюда, в сторону передовой… Вели его похоронить.
- Как? Разве он был убит? - удивился командир. - Кто ж его убил?
- Когда я проходил мимо землянки, то увидел нацеленное на меня ружьё. Я сумел опередить его и застрелил этого солдата. Им оказался наш сбежавший шофёр.
Командир промолчал, не высказывая своего сомнения в истинности слов комиссара, и приказал ординарцу пойти в батарею и взять там людей для захоронения водителя.
________________________________________________
* С той поры я начал курить систематично, и не избавился от этой плохой привычки до сих пор. Почти до двадцати лет я курил от случая к случаю, да и то чужие. В институте на перерывах меня щедро угощал Яша Попов, который курил с большим аппетитом. Постоянная же опасность для жизни на фронте отодвигала на задний план вопросы сохранения здоровья.
** Сейчас такого населённого пункта на карте нет. Не упоминается о нём ни в Большой Советской Энциклопедии, ни в Истории Великой Отечественной войны, ни в других изданиях - нигде. Умели у нас вымарывать из истории не только неугодные имена, но и названия. Есть сейчас городок Жилой Бор. То ли это место, только переименованное? Скорее всего, да. - Прим. ред.