19 августа 1941 г.
Начал письмо вчера днем, когда отдыхал после ночного караула, но не поспел кончить. Стоял всю ночь — с часу до пяти на часах, в полной тишине (только раза два был глухой гул самолетов), и смотрел, как из-за деревьев постепенно поднимались звезды (ясное — ясное звездное небо!) — Плеяды, потом Альдебаран, наконец великолепный Сириус, моя любимая звезда. Хорошо быть ночью так одному — настороженно вслушиваясь в каждый, самый слабый звук. Но я был, впрочем, не совсем один — неподалеку в темноте было слышно равномерное и мирное- мирное чавканье — это кушала сено наша рыжая ротная лошадь, смирная и совсем не воинственная.
Я наслаждаюсь просто потоком прекрасных впечатлений от природы. Третьего дня мы после обеда пришли копать в овражке на краю широкого скошенного поля, и сразу же начался проливной дождь, от которого нам пришлось спешно спасаться через все поле в деревню. И пока мы сушились в просторной, крытой соломой риге, ливень кончился и на сером — «констеблевском» по своему цвету — небе встала полная двойная радуга — можно бесконечно любоваться на такие краски! Или вчера, тоже к вечеру: дальний край поля — с высоким горизонтом, а правее — несколько высоких развесистых берез, — над белым внизу небом поднялась серо — голубая туча необыкновенного по нежности и интенсивности тона, и на ее фоне — серебристая зелень коротенького ряда деревьев и на краю горизонта — стадо, рыжие и белые коровы и черные овцы, а поле красновато — желтое с разбросанными побуревшими кучами клеверного сена. Все вместе — с ума сойти можно как хорошо! Я все время вспоминаю не только Констебля и Серова, но я очень понял и оценил особенно сильно сейчас Коро — он верен природе в каждом своем полутоне.
Сейчас 7 часов вечера, ясное голубое небо и солнце склоняется к закату, тени длинные — я сижу один на большой кочке на том же поле — на карауле около нашей работы. Скоро придут мои товарищи после перерыва. Стадо на том же месте у далеких берез, только небо за ними светлее, с нежными серыми и белыми облачками. Тишина полная. На бумагу все время влезают большие пауки — сенокосы — приходится их прогонять. Скажи Машукушке, что именно об этом длинноногом сенокосе говорит Яну Бидди, когда она рассказывает про «Дядюшку Длинноногого», у которого можно спросить, где пропавшие коровы, и он скажет. Кажется, я верно вспоминаю, а может быть, спутал[1].
Я хочу получить письмо от мамы, и тогда у меня все будет на месте — мне тут хорошо. Нам приходится, правда, испытывать массу разных трудностей походной жизни: ливень промочил наши шалаши, и пришлось спать на мокром сене, или окопы наши, когда мы в них пришли после дождя (после тактических упражнений), оказались совершенно раскисшими от воды — вязкая желтая глина и еще с водою! и т. п., но все это меня не трогает и не тяготит. Наоборот, в этой походной военной жизни много романтики и приключений, как в «Гекльберри Финне», хотя, может быть, и очень, по существу, прозаического содержания. Зато тем важнее прекрасные человеческие отношения — ко мне очень трогательно и хорошо относятся мои сотоварищи — студенты, и также, тем яснее работает голова. Я очень много и хорошо думаю — и об искусстве, и о литературе, вспоминаю своих любимцев — Китса, Блейка, Вордсворта, Киплинга, Бодлера, Фета, Тютчева, Случевского и больше всего — Лермонтова и Пушкина и моих художников — от египтян до импрессионистов. Но 99 сотых времени думаю о вас, моих самых драгоценных и любимых! Целую вас несметное множество раз, нежно — нежно!
Сенокосы совсем одолели — лезут на шею, на лицо!
Старая Рубча Орловской области.
Свободное копирование
