VI. Так я и не придумал, как обозначить это печальное место — могилу моей мамы, скончавшейся совсем молодой (ей было 54 года) 15 января 1944 года. Могилу, осквернённую мерзейшими районными властителями, людишками рождения самого подлого, коих я надеюсь перечислить поимённо в следующем томе, в назидание и на позор их потомкам до самого предальнего во времени колена. Обычай уважать могилы предков вовсе не есть суеверие, а являет собою испокон веков проявление наичеловечнейших чувств и деяний, и любая могила в этом смысле священна, а тем более целое их кладбище. Я тешу себя, нерадивого сына своей матери, тем, что может быть это даже хорошо, что она не дожила до тех страшнейших дней, когда её единственный, талантливый и любимый сын будет осуждён этими извергами, опричниками властителей, в 20-летнем возрасте сроком на 20 лет проклятых бериевских лагерей, о чём я, если доживу, расскажу тоже наиподробнейше. А памятным как бы надгробием маме пусть послужит эта вот книга, коль таковую когда-нибудь удастся издать, если не в моё время, то во всяком случае в твоё, мой дорогой внук, о чём я тебя, или твоих потомков, очень и очень просил бы сегодня под утро — 8 сентября 1993 года, в четверг. Твой дедушка.
ПОСТСКРИПТУМ , написанный мною уже 30 октября 1993 года, когда рукопись эта лежит ещё не перепечатанной, ибо я пишу годичный, будь он неладен, отчёт для НИИ, изводя для этого никому не нужного дела столь дорогие для меня время, и бумагу; ну так вот, только что я получил письмо из Крыма, от любезнейшей Виктории Ивановны, супруги моего друга детства и соседа Володи Гавриленко, свой сон, рассказ о котором я поместил в начале вышесказанного 61-го письма. Коротенькая записка Виктории меня потрясла: «7 сентября Володя ушёл на дачу и не вернулся; смерть скоропостижная, в течение 30 секунд его не стало: инфаркт.» Таково вот страшное известие: не стало ещё одного моего хорошего друга, непьющего, толкового, компанейского, рукодела-механика, изобретателя, инженера. А ведь он был на 2 года моложе меня, 66-летнего, и, в целом, много здоровее. Я мечтал дожить до того счастливого времени, когда успокоились бы или убрались бы восвояси разные ослиные и бешеные политики, изувечившие страну, и можно было бы нам с тобою, дорогой мой внук, слетать, как бывало у меня раньше, в мой милый Крым, летом, чтобы дойти до вершин Чатырдага, откуда виден почти весь полуостров, с его божественными горами, долинами, степями с одной стороны, морем — с другой, а сверху — с превысочайшим небом, в коем кружат золотые на солнце величавые ширококрылые гиганты сипы; внизу же — с далёкими городами, селениями, дорогами; а проводником по горным тем тропкам был бы опять мой друг Володя — Владимир Васильевич Гавриленко. Так вот почему он приснился мне в том странном, напугавшем меня сне, в миг его смерти! Малым для меня утешением будет разве быстрота его кончины: хоть не мучился; спи же спокойно, дорогой и любимый мой крымский друг. Ещё один факт, подтверждающий давнее мое наблюдение, что жизнь человечья совсем коротка, и за этот премалый отрезочек времени нужно успеть сделать всяческого доброго для других и для Земли — в силу своих дарований, но как можно быстрее и больше, и не отдыхать, предаваясь безделью или, хуже того, разному мерзкому ярыжному скотству, как это делает нынче всё большее и большее количество молодых людей, вместо чем, поспешать, из-за краткости жизни, делать добрые и нужные дела. Или, как превесьма мудро изрекали эти древние: «Memento mori»…
Свободное копирование
