А вообще-то Пырьев актеров любил, заботился о них. Те, кто у него снимался даже в эпизодах, получали категорию — повышение. Но не дай Бог, если он кого-то не признавал!
Помню, в Алма-Ате я ходила хлопотать за какую-то актрису, у которой не было пайка.
— А что она сделала для кино? — сказал Пырьев, как отрезал. — Она этого не стоит.
Меня он недолюбливал, не знаю почему. Мне кажется, он вообще не любил крупных женщин, он любил маленьких, судя по известным мне его романам.
Меня пригласили во Вьетнам. Он сказал: «Ладно, пусть поедет эта большая блядь к этим маленьким, вшивым вьетнамцам. Но если опоздает на съемку, будет пенять на себя!» Я действительно, когда приехала во Вьетнам, казалась очень большой, даже на снимках. Они вокруг меня, все мне по плечо, такие миниатюрные, трепетные. Я так боялась опоздать, что бросила делегацию и приехала вовремя.
Мы жили в одном доме, и я, когда выходила из подъезда и видела издали, что идет Пырьев, пряталась за колонну, чтобы он меня не увидел, потому что не хотела в очередной раз нарываться на его хамство.
Но в один прекрасный день мне позвонила Ладынина и сказала, что они с Иваном просят меня пожаловать в гости. Они ждут китайцев, и нужно, чтобы был кто-то еще. Я пошла, потому что боялась не пойти. Ладынина в красной кофточке лежала на кушетке. Я села около нее. Вдруг в квартиру стремительно ворвался Пырьев:
— Маша, ты где?
— Я здесь.
Два мужика внесли огромную корзину цветов. Она капризно толкнула ее ногой и сказала:
— На черта мне нужны эти цветы?..
Такая вот у нее была «ласковая» реакция. По — моему, она просто выкомаривалась. И я понимала по ее поведению, что она все время капризничает.
Однажды, когда я была на съемках, Пырьев выскочил из павильона и с бранью помчался за какой-то женщиной. В тот период картины снимали синхронно, и во время съемок в коридоре кто-то закричал, да еще и застучал. Вот он и пришел в великий гнев. По сути он был прав, тогда даже светились такие треугольники: «Тише, идет съемка». Дисциплина на студии была. Это теперь, когда стали снимать несинхронно, под озвучание, наступило полное безобразие, все разговаривают в павильонах, ну, конечно, не у всех режиссеров. У Воинова, например, была абсолютная дисциплина, тишина.
Но проколы были. Помню, у меня монолог очень сложный, а в это время за декорацией уборщица возмущается:
— Купила утром молоко, а оно скисло.
А подруга ее наставляет, какое именно молоко надо покупать.
— Бабоньки, вы мне мешаете, — взмолилась я, — ну тише вы, тише.
— Если мы тебе мешаем, ты и иди туда, где тихо! Что нам теперь, не разговаривать, что ли?
И вообще атмосфера на съемках стала меняться. Студия постепенно перестала быть храмом искусства. И все хуже, хуже и хуже. Так что в этом смысле Пырьев был прав. Он держал дисциплину.
Когда я стала позже руководителем актерской секции в Союзе, много работала, то почувствовала, что Пырьев умеет ценить людей. Он как-то изменил свое отношение ко мне. Да и я повзрослела, «сам с усам», перестала его бояться. Надо отдать ему должное, он в создание Союза вложил очень много сил. Честь ему и хвала. И потом он, конечно, подбирал на «Мосфильме» режиссерские кадры. Он вот этих самых пятидесятников — шестидесятников отыскал, пригласил и Воинова. Он чувствовал талантливых и нужных для кинематографа людей.
Свободное копирование
