В высотном доме на Котельнической набережной на одной со мной площадке живет удивительная певица Надежда Казанцева. Когда-то ее имя гремело, замечательный голос у нее был. Она была несколько полновата, но голос, голос! Она одна из первых поехала в Китай, и китайцы спрашивали: «У вас все такие толстые?» Фурцева с ней дружила и довольно часто приезжала к ней обедать прямо с работы. Однажды днем я встретила Екатерину Алексеевну в лифте и говорю:
— Пошли ко мне.
Она с удовольствием пообедала, держалась очень просто, была довольна и сказала:
— Ну хорошо, теперь я буду делать так: один раз к Надежде, другой раз к вам.
Ее приятельницей была Соня Головкина, директриса балетной школы Большого театра. Мы с ней, я рассказывала, учились вместе. Соня внучку Фурцевой приняла в свою школу и все время говорила, что она талантлива. Внучка оказалась талантливой только до той поры, пока была жива бабушка, а когда Фурцевой не стало, не стало и таланта.
Соня на приемах всегда Фурцеву опекала. Дело в том, что Екатерина Алексеевна любила выпить. И с каждым днем это становилось заметней и заметней. Она вела себя достойно, но все-таки неудобно, когда человек такого ранга идет покачиваясь.
Я, помню, встретила Фурцеву в Нью — Йорке, в веселой компании на 56–м этаже какого-то клуба. Она хохотала, была пьяной, но очень нравилась американцам. Они так хорошо о ней говорили: раскованная, веселая, умная. Это было искренне.
Потом я как-то встретила ее с мужем в Праге, в универмаге. Она очень естественно и просто представила нас друг другу. Тогда это было редкостью. Фурцева, несмотря на то что была членом Политбюро и министром, была чуть ли не единственной из официальных руководителей, до сердца которой можно было достучаться. Она была человеком. Я относилась к ней с огромной симпатией.
Но я знала и других руководителей. Как-то раз мне позвонили из райкома: я должна быть доверенным лицом секретаря МК партии Бирюковой. Меня тоже в свое время избирали, и у меня тогда тоже было доверенное лицо. Так что я знала, что это такое. Бирюкова ведала культурой, от нее очень многое зависело.
Я должна была где-то в большой аудитории ее представлять. Мне присылают какую-то бумажечку, всего пятнадцать строчек: в прошлом учительница, такого-то года рождения, сейчас секретарь МК. И все. Я же человек активный, халтуру не люблю. Я узнаю в горкоме ее телефон, звоню.
— А кто ее спрашивает? — отвечают мне.
— Смирнова.
— По какому вопросу?
— Я ее доверенное лицо, хотела бы встретиться, у меня есть вопросы.
— Она очень занята, не может с вами говорить.
— А когда сможет? — интересуюсь я настойчиво.
— Вам позвонят.
Проходит полчаса. Вдруг звонок из райкома:
— Лидия Николаевна, зачем вы звонили Бирюковой? Если вы не хотите о ней говорить, если вы не хотите быть ее доверенным лицом, так и скажите! Зачем же ее беспокоить?!
Как позже цэковец Шауро с упреком сказал:
— Как вы могли побеспокоить Брежнева?!
Это когда мы с Бондарчуком и Андреевым посылали генсеку телеграмму. Сейчас бы я сказала все, что об этом думаю. Тогда же я, конечно, испугалась: мы ведь всю жизнь ходили под страхом.
Свободное копирование
