У Духовского я стал брать книги. Прочитал Лаврова "Исторические письма"; принцип отдания долга народу укрепил мои стремления пойти "в народ".
Статьи Добролюбова -- "Темное царство", "Луч света в темном царстве", "Когда же придет настоящий день" -- глубоко запечатлевались, показывали воочию крепостнический гнет, который чувствовался еще во всех областях русской жизни, побуждали на борьбу с этим гнетом. Его письма из Италии, которая переживала тогда период революционной борьбы за национальное освобождение, были полны горячим сочувствием к этой борьбе и между строк призывали к борьбе за политическое освобождение России.
Полные блеска и таланта статьи Писарева -- "Базаров", "Реалисты", "Мыслящий пролетариат" и др. -- возбуждали энтузиазм. К Писареву привлекало его горячее отстаивание прав человеческой личности, человеческого разума, науки, смелое низвержение устаревших авторитетов. Но к некоторым его статьям молодежь уже тогда относилась критически: не шла за ним в отрицании Пушкина, художественного значения романа Льва Толстого "Война и мир" и искусства вообще.
Особенно запечатлелись статьи Чернышевского о революционных движениях в Европе и его роман "Что делать?" Конечно, для того времени идеи Чернышевского о равноправии женщин, об их праве заниматься самостоятельным трудом были уже не совсем новы. Они вошли уже до известной степени в жизнь. Идея кооперативных мастерских уже устарела. Но личность Рахметова, хотя и схематично обрисованная, сны Веры Павловны, в которых начертана картина будущего, коммунистического строя, и общий революционный дух, которым проникнут этот роман, все это производило сильнейшее впечатление.
Трагическая судьба Чернышевского, его двадцатилетнее заключение на каторге, а потом в далекой Вилюйской тюрьме, вызывала глубокое сочувствие к нему и возмущение против правительства. В то время Чернышевский после этого заключения не был сразу освобожден, а только переведен в ссылку поближе, в Астрахань. Авторитет Чернышевского и любовь к нему среди революционной интеллигенции были тогда очень велики.
Прочитал я первый том сочинений Лассаля (издания 1872 г.). Личность Лассаля, его блестящие речи на суде увлекали. Авторитет Лассаля стоял очень высоко тогда среди народовольческой интеллигенции. По статьям Лассаля я знакомился с немецким рабочим движением 60-х годов. Увлекался романами Шпильгагена; в его романе "Один в поле не воин" в лице Лео изображен Лассаль, его борьба с либералами, его связь с королевским двором, что казалось тогда, клеветой либералов на Лассаля {Впоследствии стало известно, что Лассаль действительно вел переговоры с главой прусского правительства Бисмарком и заключил с ним тайное соглашение.}. В романе "Фон Гогенштейны" изображена революция 1848 года -- разгром крестьянами дворянских замков. О революции 1848 года я прочитал еще Иоганна Шерра "Комедия всемирной истории". С французской резолюцией познакомился по Минье и Луи Блану; с Парижской Коммуной -- по книге Ланжеле и Корье. Познакомился с несколькими работами Прудона, но он не произвел большого впечатления. Прочитал несколько русских "тенденциозных" романов: Решетникова "Подлиповцы" и "Где лучше", Слепцова "Трудное время", Омулевского "Шаг за шагом", Станюковича "Без исхода" и "Два брата", Шеллер-Михайлова "Лес рубят, щепки летят", Засодимского "Хроника села Смурина". Большое богатство хранилось в библиотеке И. В. Духовского {Указанные книги я прочитал за три года жизни в Нижнем-Новгороде; перечисляю их здесь, чтобы не возвращаться к этому впоследствии.}. Прочитал я в это время "В чем моя вера" и "Евангелие" Льва Толстого, которые тогда ходили по рукам в гектографированном виде. Но толстовщина не затронула меня. Реакционность принципа "не противься злу насилием" была мне ясна. Прочитал почти все романы Золя, переведенные на русский язык, а также Виктора Гюго; особенное впечатление произвели его "Отверженные" и "93-й год". Бальзака мы тогда не читали, он не был в чести у радикальной интеллигенции, и я не прочитал тогда ни одного его романа. Довольно много читал Салтыкова-Щедрина. Его критика современных порядков производила впечатление, но де удовлетворяло отсутствие у него положительных идеалов, то, что он не давал ответа на вопрос -- что делать?
Подводя итог моему чтению за эти годы, могу сказать: да, великое дело книга, огромную силу воздействия на человеческую психику имеет она. Некрасов в своей поэме "Саша" так характеризует действие книги:
В наши великие трудные дни
Книги -- не шутка. Укажут они
Все недостойное, дикое, злое,
Но не дадут они сил на благое.
Но не научат любить глубоко.
Мне кажется, что книги могут действовать сильнее: они могут при известных условиях дать и силы на благое и научить любить глубоко.
В результате этого чтения я стал правоверным народником: я думал тогда, что крестьянская община и рабочая артель -- эти исконные формы организации народного труда -- должны стать основой будущего, социалистического строя. Капитализм их разлагает, разрушает, надо всячески задерживать его развитие. Надо "пойти в народ", то есть в крестьянство, стараться поднять его на борьбу за воплощение в жизнь вышеназванных основ.
На всю жизнь от этого чтения остались любовь к трудящемуся люду и ненависть к его поработителям и угнетателям, но через некоторое время другие книги указали мне на ложность народнических путей в борьбе за счастье трудящихся, они вместе с тем показали истинные пути, ведущие к этой цели, но об этом позже...
Свободное копирование
