В 1992 году стремительно обесценивался российский рубль. Деньги, которые удавалось получить при распродаже нашего имущества, при обмене на валюту превращались почти в мелочь. При этом свободного обмена в банке не было. По специальной справке каждый покидающий страну мог обменять только очень ограниченную сумму так называемых «деревянных» рублей. Поэтому, чтобы деньги вообще не пропали, приходилось искать какие-то «левые» способы обмена. Как-то к нам пришла приехавшая из Германии девушка, которая хотела обменять на рубли 100 немецких марок. В соответствии с курсом валюты я выложил на стол высокую стопку сторублёвок, насколько я помню, штук 120. Вид этой горы российских ассигнаций рядом с одной единственной немецкой купюрой произвёл на меня сильное впечатление своей наглядностью. Приехав в Германию, мы долгое время не могли отрешиться от российских цен, в уме пересчитывали всё на рубли и поражались местной дороговизне. Поездка на автобусе 2-3 марки! Хлеб в булочной 4-5 марок! Ужас! Именно из-за такого двойного восприятия немецких цен Лена, приехавшая в Германию на полгода раньше нас, рекомендовала привезти с собой уйму всяких мелочей, цены на которые казались ей непомерно высокими.
Несмотря на то, что немало вещей было отправлено малой скоростью, мы оказались тяжелыми пассажирами. Для вещей, которые мы брали с собой, были заказаны баулы – большие матерчатые сумки на ремнях, в каждую из которых можно было вставить две картонных коробки от яиц, набитые домашним скарбом. Мы, разумеется, плохо рассчитали свои потребности, не сопоставив их с вместимостью железнодорожного купе. Огромную помощь оказали нам специально приехавшие из Москвы родственники – Марина и Володя, – которые не только приняли активное участие в заключительном этапе сборов, но и проводили нас до границы. Когда мы погрузили в вагон весь наш багаж, оказалось, что для нас самих места почти не осталлось. А ведь нас было шестеро. Кое-как перебедовали ночь, а на следующий день предстояла встреча с таможенниками на границе. Нам много рассказывали об их придирчивости. Они имели право выгрузить пассажиров с целью дотошного досмотра всех вещей на таможне. А это означало бы, что поезд уйдёт без нас. Об этом было страшно думать.
Но нам повезло. Таможенники вцепились в пассажиров соседнего купе, у которых, видимо, обнаружили какую-то контрабанду. А на нас они, заглянув в купе, попросту махнули рукой. С чувством великого облегчения восприняли мы момент пересечения границы. Впереди нас ждали новые неожиданности, новые опасности, но мы уже ехали вперед – к новой жизни и, главное, к встрече с семьёй Лены!
В многолетней борьбе с жилищными органами я приобрёл неоценимый опыт, который несомненно мог оказаться полезным и другим людям. Увы, я упустил время для написания соответствующих инструктивных материалов. Но я могу подтвердить рядом примеров, что мой опыт является универсальным и был эффективным при решении тяжелейших жилищных ситуаций у других людей. Трижды я ввязывался в борьбу за жильё, пытаясь помочь моим сотрудницам, женщинам одиноким и неспособным постоять за себя.
Случай первый. В Минске у меня в отделе работала препаратором Нина Степановна Мацаль, добросовестный и надежный работник. Лет ей было около пятидесяти. Она скиталась по каким-то частным углам, но даже в очередь на жилье ее почему-то не ставили. Я начал писать заявления и письма: заявления от ее имени, письма – от своего. В жилищные органы разного уровня, исполкомы, партийные инстанции, местные и республиканские газеты – я старался включить в процесс как можно больше инстанций. Рассчитывал на то, что ни одна из них не будет сама заниматься этим делом, но каждая перешлет письмо туда, где могут принять решение. А тот чиновник, к которому с разных сторон будут поступать напоминания о какой-то Н.С.Мацаль, в конце концов запомнит это имя и примет нужное решение. Расчёт полностью оправдался. Примерно через год Нина Степановна получила хорошую комнату в новом доме. Излишне говорить о том, каким счастьем была для Нины Степановны эта комната.
Случай второй. Уже в Ленинграде мне удалось помочь моей сотруднице Марии Владимировне Киселёвой. Она с матерью и двумя сёстрами жила в двух комнатах коммунальной квартиры, в которой не было ванной комнаты. Из-за походов в баню в холодное время года пожилые женщины часто простужались, болели. Претендовать на улучшение жилищных условий эти женщины не имели права, так как по площади их две комнаты даже превышали принятые санитарные нормы. Мария Владимировна подала заявление на приобретение однокомнатной кооперативной квартиры, хотя и на это она права не имела. Но её вызвали на комиссию исполкома, а она попросила меня, как секретаря парторганизации, пойти и замолвить за неё слово. Когда это слово было мне предоставлено, я напомнил членам комиссии, что вопрос, который они решают, касается не только самой М.В., но и всей семьи – четырех женщин, переживших блокаду, обездоленных войной, теперь уже немолодых и нездоровых. Одна однокомнатная квартира со всеми современными удобствами может решить многие их проблемы. Этих аргументов оказалось достаточно, и М.В. получила искомую квартиру.
Случай третий. Бывшая учительница начальной школы Валентина Андреевна Шостко, выйдя на пенсию, устроилась ко мне в отдел на должность санитарки. Исключительно скромная, аккуратная и старательная, она быстро вошла в коллектив, прекрасно справлялась со своими обязанностями. Жила она в одной комнате с сыном, в очень старом и холодном доме. Никаких перспектив на улучшение жилищных условий у них не было, несмотря на то, что Валентина Андреевна была блокадницей. И она сама, и ее сын были людьми тихими и беззащитными. Бороться за себя они не умели.
Начатая мной кампания чем-то напоминала минскую, но была занчительно сложнее и продолжительней. Но тактика была прежней: Валентина Андреевна писала заявления, а я действовал через прессу и общественные организации. Так я побывал на приёме у корреспондента «Правды», в результате чего появилась нужная публикация. Затем была заметка в местном «Блокноте агитатора». Далее последовал визит к председателю райисполкома, который сказал, что квартира В.А. будет предоставлена в ближайшие 10 лет, но никак не раньше, чем через 5. Это прозвучало, как издёвка – Валентине Андреевне было 65 лет, и была она человеком слабого здоровья. Сейчас, накануне 60-летия Победы, я слышу, что еще не все ветераны обеспечены достойным жильём, и понимаю, что председатель исполкома объективно оценивал ситуацию и называл реальные сроки. Но тогда это звучало, как издёвка. Трудно было предположить, что В.А. выдержит столько лет ожидания. Но тут открылась новая возможность: перевод В.А. из льготного списка блокадников в еще более льготный список инвалидов. Медицинская комиссия исполкома дала соответствующее заключение, и вскоре Валентина Андреевна и ее сын получили ордер на хорошую двухкомнатную квартиру в обжитом районе, вблизи станции метро. Недавно я позвонил ей по телефону и был рад услышать ее голос.
Меня могут упрекнуть в том, что, активно добиваясь квартир для моих сотрудниц, я тем самым кого-то отодвигал от искомой цели. Но ведь я не совершал никаких противоправных действий, не давал взяток, не пользовался знакомствами с влиятельными чиновниками. Во всех случаях я добивался лишь справедливого отношения к тем, кто не мог сам за себя постоять, и я рад, что мне это удавалось. Надеюсь, что если мне когда-нибудь придется держать ответ перед Высшим Судом, то те, кому я помог в земной жизни, замолвят за меня доброе слово.
Свободное копирование
