Минский период нашей жизни закончился неожиданно и трагично. 24 ноября 1959 года мы с женой в прекрасном настроении возвращались после работы домой. На пороге нас встретила испуганная Маша, которая протянула нам телеграмму о скоропостижной смерти моего отца. В Ленинграде нас поджидала вторая трагедия: мама пыталась покончить с собой, приняв большую дозу снотворного. Слава богу, одна из соседок обратила внимание на ее странное поведение – сон после смерти близкого человека – и подняла тревогу. В одной из клиник Академии были приняты срочные меры и маму спасли. После похорон папы мы увезли ее с собой в Минск. Но жить в Минске мама категорически отказывалась, оставить её одну в Ленинграде было невозможно, и я возбудил ходатайство о переводе в Ленинград.
Не хочется вспоминать подробности этого очень тяжёлого периода нашей жизни. Скажу только, что уже в марте 1960 года я и мама уехали в Ленинград. К этому времени мама немного пришла в себя. Период её реабилитации был очень медленным и трудным. Долгое время она, всегда много читавшая, не притрагивалась к книге. Я пытался пробудить в ней интерес к печатному слову, пересказывая газетные новости или содержание какого-нибудь острого фельетона. Но преодолеть её депрессивное состояние было очень трудно.
Из Минска я был переведён в распоряжение Ленинградского Военного округа, где вакантной должности, соответствующей моей специальности, не было. Но начальник Военно-медицинской академии генерал-полковник П.П.Гончаров, к которому я обратился, дал согласие на мой перевод в академию, с тем, что я временно, до освобождения подходящей должности поработаю в Красном Селе, в Учебном батальоне.
Минскую квартиру мы обменяли на две маленькие комнатки в коммунальной квартире на ул.Некрасова. Равноценного обмена между Минском и Ленинградом быть не могло, а времени для поисков более выгодных вариантов не было. Когда обмен был оформлен, я поехал в Минск, чтобы окончательно освободить квартиру и передать ключи. Зашёл и в свою бывшую лабораторию – попрощаться с коллегами. Не подозревая, что это может вызвать негативную реакцию, рассказал об обмене квартиры. На следующий день посыльный принес мне срочный вызов к начальнику гарнизона. Стало ясно, что кто-то после моего отъезда надеялся получить эту квартиру и хочет опротестовать обмен. Я не откликнулся на вызов начальника гарнизона, а пошел в юридическую консультацию, где получил подтверждение, что обмен произведен совершенно законно – моя квартира находилась в доме, принадлежащем городу, а не военному ведомству. Я считал, что инцидент исчерпан. Но вскоре меня вызвал начальник политотдела академии. На меня поступила «телега» – письмо из Минска, в котором я обвинялся в недостойных члена партии поступках: имея в Ленинграде отдельную квартиру и дачу /!/, я позарился еще и на квартиру в Минске и незаконно произвёл её обмен. Мне было легко опровергнуть все эти обвинения. Кто-то, я так и не знаю, кто – один из офицеров, с которым у меня были нормальные отношения и подлости от которого я не ожидал – вероятно, серьезно рассчитывал на мою квартиру. А когда его ожидания оказались напрасными, решил мне отомстить.
Вот как продолжалась наша квартирная эпопея. С целью объединения нашей с мамой площади мы наивно обратились в жилищный отдел Фрунзенского райисполкома с просьбой предоставить нашей семье взамен имеющихся у нас четырех комнат общей площадью около 70 кв.метров отдельную трехкомнатную квартиру 45 – 50 кв.м. Мне казалось, что при дефиците жилплощади в Ленинграде это предложение является вполне приемлемым и свидетельствует о том, что мы не собираемся спекулировать излишними метрами. Ответ нас буквально потряс: исполком сообщил, что возбуждает судебное дело об изъятии у мамы одной из двух имеющихся у нее комнат. Работники жилищных органов исполкома знали, разумеется, что по закону вдова полковника имеет право на пожизненное сохранение за ней площади, на которой она проживала с мужем. Но решили поразбойничать – а вдруг получится!
Несколько месяцев ушло у меня на отражение атаки исполкома. А когда я наконец отделался от этой угрозы и решил объединить нашу площадь путем обмена, оказалось, что исполком начал мне изощренно мстить, не давая разрешения на обмен. Я пошёл с очередным заявлением на приём к председателю исполкома Королькову. Объяснял, что мама – старый и больной человек, нуждается в постоянной помощи и уходе, то есть не может жить одна. Корольков прочитал по диагонали мое заявление и сказал, что обмена не разрешает. На мой вопрос о причине отказа ответил: «Имею право и отказываю. А причины я вам объяснять не обязан.» Выйдя из кабинета Королькова, я поднялся этажом выше – в райком партии. Мне повезло – довольно быстро попал в кабинет первого секретаря З.М.Кругловой. Я коротко изложил ей суть дела и выразил свое возмущение хамским самоуправством председателя исполкома. Круглова оказалась умной и волевой женщиной. Сразу же по телефону попросила Королькова подняться к ней в кабинет. В ответ на её вопрос, почему он так несправедливо решил моё дело, Корольков умильным голосом начал объяснять, что я неправильно его понял, что моя просьба законна и, разумеется, будет удовлетворена. Этот хитрый и двуличный чиновник лишил меня возможности возражать и сказать, что я о нем думаю. Ведь я «неправильно его понял».
Примечательна дальнейшая судьба Королькова и Кругловой. Первый вскоре оказался замешан в крупном уголовном деле, попал под суд и был осужден. З.М.Круглова быстро пошла вверх, переехала в Москву. Ее фамилия часто мелькала на страницах центральных газет.
Свободное копирование
