Маяковского я не преодолевал, не завоевывал, как Пушкина. К Пушкину я шел как бы в глубину лет, шел в девятнадцатый век, а потом, приблизившись к нему, посмотрев ему в глаза, где-то там прочтя его стихи, я возвращался с поэтом обратно — к нам, в двадцатый век. И я знал, что вот именно такой Пушкин нужен нам. А за Маяковским не нужно было уходить в глубь веков, он был весь в двадцатом — наш современник. Учиться понимать Маяковского мне было незачем. В своей биографии поэт сказал, что у него не было вопроса "принимать или не принимать революцию. Моя Революция!" Так и у меня не было вопроса, принимать или не принимать Маяковского. Революция — моя! Маяковский — мой! Существуют голоса, которым не только веришь, они не только убеждают, но и воспитывают. Таким поэтическим голосом обладал Маяковский.
Выше я говорил, что мое поколение — первые читатели Маяковского. Но это еще не все: многие из нас — первые исполнители его стихов, той "слышимой" литературы, рождение которой отметил Маяковский.
Я хочу сказать, что стихи Маяковского с исключительной наглядностью несут в себе черты поэзии "слышимой". Его произведения написаны скорее звуком, нежели пером. И следует особо отметить, что перо это отнюдь не лишено тонких ритмических и трудно уловимых полутонов, которыми, как многие полагают, отмечена поэзия девятнадцатого века, а не двадцатого.
Я беру на себя смелость утверждать обратное. Я уже говорил о вокальности своего исполнения пушкинских стихов. В поэзии Маяковского вокальность еще явственнее, еще шире, свободнее и, как я уже отмечал, просторнее строй его стиха. Разнообразие ритмов — безмерно; ритмическая структура стихав рождается из самой жизни — иногда из той обстановки, в которой находится поэт, а иногда из тех событий, о которых он пишет.
В статье "Как делать стихи" он говорит, что "ритм — основа всякой поэтической вещи, проходящая через нее гулом. Постепенно из этого гула начинаешь вытаскивать отдельные слова".
А ниже он говорит о рождении ритма: "Ритм может принесть и шум повторяющегося моря, и прислуга, которая ежеутренне хлопает дверью и, повторяясь, плетется, шлепая в моем сознании, и даже вращение земли, которое у меня, как в магазине наглядных пособий, карикатурно чередуется и связывается обязательно с посвистыванием раздуваемого ветра.
Старание организовать движение, организовать звуки вокруг себя, находя ихний характер, ихние особенности, это одна из главных постоянных поэтических работ — ритмические заготовки".
Из вышеприведенного признания поэта можно сделать интересные выводы: поэт, как тончайше вибрирующий инструмент, отзывается на среду, в которой он находится. На мой взгляд, это интересно не только поэтам, но и исполнителям. Услышав его стихи, можно сразу сказать: это написано Маяковским, до того его поэзия своеобразна. Попробуем взять два его стиха и поставить рядом, например стихотворение "Мелкая философия на глубоких местах" и стихотворение "Тропики".
Первое:
"Превращусь
не в Толстого, так в толстого, —
ем,
пишу,
от жары балда.
Кто над морем не философствовал?
Вода".
Второе:
"Смотрю:
вот это —
тропики.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд
прет торопкий
сквозь пальмы
сквозь банановые".
Явственно слышно, что ритмы этих двух стихов очень различны. В первом случае поэт находится на океанском пароходе. Огромное водное пространство, не видно берегов: небо и вода, куда ни глянь. Пароход тихо колышется на зеркальной глади океана. Возникает ритм, соответствующий той обстановке, в которой сейчас находится поэт. Слова медленно ворочаются: "Прев-ра-щусь" — и медленно ложатся друг за другом в цепи строчки.
В них словно слышится медленное покачивание большого океанского парохода.
Во втором примере — Маяковский в экспрессе. Поезд мчит его сквозь тропический лес. В ритме стихов слышится стук колес.
А в первом примере строчка почти прозаическая, повествовательная, плавная:
"Превращусь
не в ТолстСго, так в тСлстого, —
ем,
пишу,
от жары балда", —
медленное покачивание вправо и влево.
Вот характер ритма двух строф из различных стихов Маяковского.
Но и внутри стиха, в соответствии с развитием содержания и характером повествования, ритмический рисунок меняется.
Например, в первом еще более замедляется:
"Годы — чайки.
Вылетят в ряд —
И в воду —
брюшко рыбешкой пичкать.
Скрылись чайки.
В сущности говоря,
где птички?"
Здесь слышится раздумчивая, неторопливая мысль, состояние покоя (поэт засмотрелся).
"Годы (даже самое тире говорит о паузе) — чайки. Вылетят в ряд — (снова пауза)
и в воду
брюшко рыбешкой пичкать.
Скрылись чайки (молчите сколько вам угодно; будет правильное состояние)
В сущности говоря,
где птички?"
Океан смирный, он усыпляет поэта своим покоем. Недаром выше поэт сообщает:
"Вчера
океан был злой,
как черт,
сегодня
смиренней
голубицы на яйцах".
Вот этот присмиревший океан и породил своеобразный и ни с чем не сравнимый ритм.
Правдивостью, точностью состояний и оформлением их в точный ритм стиха поразительно впечатляет поэзия Маяковского.
Это качество "слышимой поэзии" очень ценно для исполнителя его произведений.
В другом стихотворении ("Тропики"):
"Но прежде чем
осмыслил лес
и бред,
и жар,
и день я —
и день
и лес исчез
без вечера
и без
предупрежденья.
Где горизонта борозда?
Все линии
потеряны.
Скажи,
которая звезда
и где
глаза пантерины?"
Поезд явно убыстряет свой бег, перестуки колес учащаются, вырисовывается новая мелодия. Она определяет ритм приведенных выше строчек.
Все это и называет Маяковский — организовать движение, организовать звуки вокруг себя, "находя ихний характер, ихние особенности". Организует поэт окружающий его мир точным ритмом. У него ритм — это природа явлений. И у каждого стихотворения Маяковского свой, особый, единственный ритм.
Дальше Маяковский пишет в той же статье: "Ритм — это основная сила, основная энергия стиха".
Каждая идея, каждая мысль, каждое событие, любое чувство обладают присущим им ритмом.
Свободное копирование
