9
Гостеприимство — качество, слагаемое из первобытной простоты и античного величия.
На мой взгляд, английский народ — самый гостеприимный народ на свете. Его гостеприимство естественно и щедро. Если англичанин открыл перед вами дверь своего дома, то он уже никогда ее не закроет. Он прощает вам недостатки и принимает ваши причуды. Благодаря такой широте души я оставалась на протяжении четверти века любимицей и баловнем английской публики.
Первый же вечер в Лондоне привел меня в восторг. Я вернулась к себе в веселом настроении, сделавшись ярой англоманкой. Дома меня ждали мои парижские друзья, которые только что прибыли с судном и очень устали с дороги. Мой энтузиазм их разозлил, и мы проспорили до двух часов ночи.
На следующий день я отправилась на Роттен-роуд. Стоял чудесный день. Весь Гайд-парк казался одним огромным букетом, составленным из великолепно подобранных садовниками цветочных клумб, а также из пестревших там и сям разноцветных — голубых, розовых, красных, белых, желтых — зонтиков, защищавших от солнца светлые шляпы с цветами, под которыми сияли улыбками миловидные лица женщин и детей.
По кавалерийским дорожкам мчались головокружительным галопом на изящных чистокровных скакунах сотни хрупких, гибких и дерзких амазонок. Всадники — взрослые и дети — катались верхом на широкогрудых ирландских пони. Другие дети скакали на шотландских пони с длинной густой гривой. И встречный ветер трепал кудри детей и гривы лошадей.
По проезжей дороге между всадниками и пешеходами двигались коляски, почтовые кареты, догкары, экипажи на рессорах и элегантные кебы с напудренными лакеями на запятках, запряженные великолепными рысаками, которыми лихо правили леди и джентльмены спортивного вида.
Эта жизнерадостная, исполненная изящества и роскоши картина живо напомнила мне наш Булонский лес, столь же элегантный и оживленный еще несколько лет назад, когда улыбающийся и беззаботный Наполеон III проезжал по нему в карете, запряженной цугом. Ах, до чего же он был красив, наш Булонский лес! Как гарцевали офицеры по аллее Акаций и какими взглядами провожали их светские красавицы! Повсюду тогда била ключом жажда жизни, а желание любить придавало бытию бесконечное очарование…
Я закрыла глаза, и мое сердце сжалось при мысли о страшном 1870 годе. Его уже нет в живых, нашего кроткого императора с лукавой улыбкой; его армию разбили в бою, удача ему изменила, а страдание его погубило.
И вновь во Франции забурлила жизнь. Но элегантная, полная шарма и роскоши жизнь все еще носила траурные одежды. Ведь едва минуло восемь лет с тех пор, как война подкосила наших солдат, разбила наши надежды и уничтожила нашу славу.
За истекшее время сменились три президента. Подлый маленький Тьер с низкой, продажной душой, сточивший зубы о разные режимы — монархию Луи-Филиппа, империю Наполеона III и исполнительную власть Французской Республики, — палец о палец не ударил, чтобы воскресить наш дорогой Париж, сломленный множеством невзгод. На смену ему пришел добрый, славный и ничтожный маршал Мак-Магон, которого в свою очередь сменил Греви. Но Греви был скуп и считал, что оборона не нужна ни ему, ни его соотечественникам, ни стране. Париж по-прежнему был в печали, и язвы, которыми наградила его через свой огненный поцелуй Коммуна, никак не заживали.
Наш чудесный Булонский лес носил еще следы ран, нанесенных ему национальной обороной. И аллея Акаций оставалась безлюдной.
Я открыла глаза и сквозь пелену слез увидела, что все окружающее свидетельствует о торжествующей любви к жизни.
Я решила вернуться домой, так как вечером должна была впервые играть на английской сцене, но чувствовала себя не в своей тарелке, и мной овладело отчаяние.
На Честер-сквер меня поджидали несколько человек. Мне не хотелось никого видеть. Я выпила чашку чаю и отправилась в театр «Гэти», где нам предстояло впервые встретиться с английской публикой. Мысль о том, что зрители избрали меня своей любимицей, наполняла меня ужасом, ибо я всегда испытываю страх перед выходом на сцену…
Свободное копирование
