Комитет вместе с господином Перреном заключил договор с Джоном Холлингсхедом, директором лондонского театра «Гэти». Они ни с кем не посоветовались, и я сочла их поведение несколько бесцеремонным. И когда нас известили о контракте, подписанном комитетом и директором, я не проронила ни звука.
Перрен, заволновавшись, отозвал меня в сторону:
— Что вы там замышляете?
— А вот что: я не поеду в Лондон на несправедливых условиях. На время гастролей я хочу быть членом труппы с отдельным паем.
Это требование взбудоражило весь комитет. На следующий день Перрен сказал мне, что мое предложение отклонили.
— Что ж, значит, я не поеду в Лондон! Мой ангажемент не обязывает меня к подобным передвижениям.
Комитет собрался снова, и Гот воскликнул:
— Раз так, пускай остается! Она уже надоела нам со своими причудами!
Итак, было решено, что я не поеду в Лондон. Но Холлингсхед и его компаньон Майер думали иначе. Они заявили, что если Круазетт, Коклен, Муне-Сюлли либо я не приедем, то договор будет расторгнут.
Распространители, которые приобрели заранее билеты на сумму в двести тысяч франков, решили, что без наших имен затея не стоит свеч.
Майер, заставший меня в глубоком отчаянии, ввел меня в курс дела. Он сказал:
— Мы расторгнем договор с «Комеди», если вы не приедете, ибо тогда мы прогорим.
Испугавшись последствий своего дурного настроения, я побежала к Перрену и заявила ему, что после недавнего разговора с Майером осознала свою вину, а также невольный ущерб, причиненный «Комеди» и моим товарищам, и добавила, что готова ехать на любых условиях.
Комитет как раз заседал. Перрен попросил меня подождать и вскоре вернулся. Круазетт и я были объявлены членами товарищества с отдельным паем не только на время гастролей в Лондоне, а навсегда. Каждый исполнил свой долг.
Растроганный Перрен раскрыл мне свои объятия:
— О, неукротимое милое созданье!
Мы поцеловались, и перемирие было заключено вновь.
Однако оно не могло продлиться долго. Через пять дней после нашего примирения, часов в девять вечера, мне доложили о приходе господина Эмиля Перрена. Я ужинала вместе с гостями и приняла его в холле. Он протянул мне газету со словами: «Прочтите это». И я прочла в лондонской «Таймс» абзац, который привожу ниже в своем переводе:
«Салонные комедии мадемуазель Сары Бернар в постановке сэра… Бенедикта.
Репертуар мадемуазель Сары Бернар состоит из комедий, одноактных пьес, скетчей и монологов, написанных специально для нее и одного-двух актеров „Комеди Франсез"». Эти комедии играются без декораций и реквизита как в Лондоне, так и в Париже на утренниках и вечерних спектаклях в высшем обществе. Просьба обращаться за справками и заявками к господину Жарретту (секретарю мадемуазель Сары Бернар), в театр Ее Величества…»
Прочтя последние строки рекламы, я поняла, что Жарретт, узнавший о том, что я определенно приеду в Лондон, начал готовить почву для выступлений.
Я объяснилась с Перреном без обиняков.
— Почему вы против того, — сказала я ему, — чтобы в свободные вечера я зарабатывала деньги, раз мне это предлагают?
— Это не я против, а комитет, — ответил он.
— Ах, вот как! — вскричала я и позвала своего секретаря. — Принесите мне письмо Делоне, которое я отдала вам вчера на хранение.
— Вот оно, — промолвил он, вынимая письмо из одного из своих бесчисленных карманов.
И Перрен прочел: «Не угодно ли Вам сыграть „Октябрьскую ночь" у леди Дадли в четверг пятого июня? Мы получим пять тысяч франков на двоих. С дружеским приветом. Делоне».
— Оставьте мне это письмо, — сказал раздосадованный директор.
— Нет, не хочу. Но вы можете сказать Делоне, что я рассказала вам о его предложении.
В течение трех-четырех дней после этого в Париже только и было разговоров что о скандальном объявлении в «Таймс», о чем раструбили все газеты. Французы в то время не страдали англоманией и понятия не имели о нравах и обычаях англичан.
Свободное копирование
