7
Постановка «Эрнани» позволила мне окончательно завоевать сердца зрителей.
Мне уже приходилось репетировать в присутствии Виктора Гюго, и почти ежедневные встречи с великим поэтом доставляли мне большую радость. Мы виделись очень часто, но мне никак не удавалось поговорить с ним с глазу на глаз. Его дом был вечно наводнен жестикулирующими мужчинами в красных галстуках либо декламирующими женщинами в слезах. Он выслушивал их всех с добродушным видом, прикрыв глаза и, должно быть, погружаясь в дремоту. Когда наступала тишина, он просыпался, говорил им что-то утешительное, но очень ловко уклонялся от определенного ответа: Виктор Гюго не любил ничего обещать зря и всегда держал свое слово.
Я же, напротив, даю обещание с твердой решимостью его исполнить, но не проходит и двух часов, как начисто о нем забываю. Если кто-нибудь из моего окружения напоминает мне об обещанном, я готова рвать на себе волосы от досады и, чтобы как-то загладить свою вину, выдумываю всякие истории, осыпаю человека подарками, словом, осложняю себе жизнь ненужными заботами. Так было всегда. И так будет, пока я жива.
Однажды я пожаловалась Виктору Гюго, что никак не могу с ним поговорить, и он пригласил меня на обед, пообещав, что после обеда мы останемся одни и сможем всласть наговориться. Кроме меня, на обеде присутствовали: Поль Мёрис, поэт Леон Кладель, коммунар Дюпюи, некая русская дама, имя которой я позабыла, Гюстав Доре и другие. Напротив Гюго сидела госпожа Друэ, не покидавшая его в дни невзгод.
Боже мой, что это был за отвратительный обед! До чего же скверно он был приготовлен, как дурно подан! Вдобавок у меня свело ноги из-за сквозняка, врывавшегося в щели трех дверей и гулявшего под столом с жалобным свистом.
Рядом со мной сидел немецкий социалист М. X., ныне весьма преуспевающий деятель. У него были такие грязные руки и ел он так неаккуратно, что меня просто воротило. Позднее я встретила его в Берлине, он сделался очень опрятным, очень корректным и, на мой взгляд, жутким империалистом.
Все это — неприятное соседство, сквозняк, гулявший в ногах, смертная скука — превратило меня в безвольную жалкую куклу, и я упала в обморок.
Когда я пришла в чувство, то обнаружила, что лежу на диване, моя рука покоится в руке госпожи Друэ, а напротив сидит Гюстав Доре и делает с меня наброски.
— О! Не двигайтесь, — воскликнул он, — вы были так прекрасны!
Эта неуместная фраза очаровала меня, и я подчинилась воле великого рисовальщика, который вошел в число моих друзей[1].
Я покинула дом Виктора Гюго, не попрощавшись с ним, так как чувствовала себя несколько неловко.
На другой день он пришел ко мне домой. Я придумала что-то, чтобы оправдаться перед ним в своем недомогании, и с тех пор виделась с ним лишь на репетициях «Эрнани».
Свободное копирование
