Все больше я внедрялся в жизнь госпиталя. Когда бывал свободен от илизаровских операций, старался учиться у американцев. Каждый день шел поток разнообразных операций, многих из которых я почти не знал. Мне надо было «догонять и перегонять Америку». (Выражение Никиты Хрущева.)
Больше всего у нас делали операций по замене больных суставов на искусственные. Ничего подобного в России не было. Медицинская промышленность по сравнению с американской там была, как телега по сравнению с «Кадиллаком». Соответственно и техника операций там была намного более отсталая.
Френкель был большим мастером этих операций. Я напросился помогать ему. Однажды хотел о чем-то спросить:
— Доктор Френкель…
Он улыбнулся и прервал:
— Владимир, зови меня просто Виктором.
Так мы перешли на «ты».
Мне нравилось наблюдать за его работой. Поразительная у него была способность схватывать любую идею на лету. В возрасте уже за шестьдесят он помнил абсолютно все, о чем бы мы ни говорили. Каждую неделю делал не менее пяти операций, принимал в частном офисе два дня по 10–15 пациентов, заседал на многочисленных деловых совещаниях, ежедневно прочитывал и диктовал на магнитофон десятки деловых бумаг и писем. Меня поражало, как он все успевал и как мог выдержать такую нагрузку. На людей, занимающих положение, требующее ответственности, почти всегда накладывается отпечаток общественной формации и доминирующих традиций их стран. В России это безалаберность, в Германии порядок, во Франции легкость, в Бразилии необязательность, в Англии непредсказуемость, ну а в Америке — выносливость.
Чем больше работал с американцами, тем больше поражался их выносливости. Коллеги мои делали в день по 3–4 большие операции, многие оперировали еще и в других госпиталях. Стимулировали их, конечно, деньги, однако деньги деньгами, но не поражаться работоспособности американских докторов — невозможно.
Правда, хирурги наши нередко выглядели утомленными и любили пожаловаться:
— Как мне это все надоело!..
В перерывах между операциями они разваливались на диване вздремнуть или просто расслабиться.
Но я никогда не видел Виктора лежащим на диване или жалующимся на усталость.
У него была прямо противоположная манера поведения — он всегда был на людях и никогда не выглядел при них скучным, больным и ничего не делающим. Он был доброжелателен ко всем, ни на кого не сердился, не повышал голоса. И я ни разу не слышал, чтобы он хоть на что-то пожаловался. Если бывал простужен, то принимал таблетку тайленола (жаропонижающее) и никогда не показывал вида больного человека. Я с восторгом рассказывал о нем Ирине:
— Знаешь, всю жизнь я мечтал о таком шефе — деловом, энергичном, умном, добром и веселом. Какая у него память! Только скажи ему что-либо по любому поводу, он, оказывается, все помнит. Впечатление такое, будто в его голове все лежит на поверхности мозга и ему ни для чего не надо копаться в памяти.
В другой раз я опять выражал ей свое удивление им:
— Трудно представить — откуда у него берется столько энергии? Вчера мы с ним ушли из операционной в 10 часов вечера. Я приехал домой на такси и завалился спать без задних ног. Утром я опоздал на конференцию, а когда пришел — он уже рассказывал резидентам какой-то веселый анекдот. И хоть бы хны — свеж, как огурчик!
У Ирины нашлось объяснение:
— Я думаю, у твоего Виктора особая американская выносливость (по-английски stamina).
— Пожалуй, ты права — это американская stamina, особое качество выносливости.
Свободное копирование
