Отслушав в последний раз в семействе своем вербную всенощную, я в ту же ночь, то есть на 19-е число марта, отправлен в Петербург. Распутица уже начиналась, дороги портились; Рябов не мог спешить, и, так как я в первый раз предпринимал дорогу, да и зимой еще, то мы не всякую ночь ехали, роздыхи наши были продолжительны. Города, на пути лежащие, привлекли мое внимание. Я думал, что, кроме Москвы, нет нигде подобных улиц, ни домов, ни зданий. Тверь, Новгород показали мне, что и кроме Москвы много везде есть хорошего. Смотря на развалины Новгорода, я не умел еще философствовать и, воспоминая век его свободы, кружиться в химерах воображения. Вечевой колокол, Рюрик и старые наши российские событии не входили мне в голову. Наконец, в Великий четверток 24 марта привезен я в Петербург и, кинувшись в объятии моего отца, мысленно облобызал с ним вместе всю свою московскую семью и отдохнул с приятностию от тревог сердечных, от дорожных беспокойств. Батюшка нанимал целый дом, и в нем приготовлено было для меня несколько комнат, в которых я расположился очень покойно.
Петербург очаровал мою голову, но не пленил моего сердца. На другой день моего приезда я на все смотрел с изумлением, но все жалел о Москве. С Великой пятницей соединился в этот год праздник Благовещения. Все полки гвардии имели свои собственные праздники. Конной гвардии принадлежал Благовещеньев день, и у двора бывал съезд. Батюшка повез меня с собой во дворец. Тут у меня глаза разбрелись так, что я не мог сладить с моими мыслями. Все мне было в диковинку, все казалось бесподобно. Батюшка представил меня моим родным петербургским и знатным тамошним господам. Все на меня глядели как на мальчишку, и мне досадно было, для чего так же не дивятся мне, как и я всему? В то же время выпущено было множество молодых людей из Кадетского корпуса, и меня принимали за кадета. Между молодежью я был неловок, дик, застенчив и мало получил успеха в большом свете. Скромность уже переставала становиться добродетелью в молодом человеке, и хотя не почитали наглость за достоинство, однако такой робкий мальчик, как я, более похож был на красную девушку, нежели на существо другого пола.
Батюшка, желая мне доставить всякое удовольствие, тотчас снабдить меня изволил модною гардеробой. Появились на мне фраки, шитые славным тогдашним портным Бенкером, купили мне лорнет, ибо он был отличительным знаком лучшего тона, дали мне карету, кошелек с деньгами и начали меня брить. Позволено нюхать табак. Мало-помалу, сделался я весьма довольным своим положением, но, при всех этих преимуществах, надзор отца моего за мною был очень строг. Никуда, не спросясь у него, я не смел отлучиться. Большую часть дня просиживал с ним, и он образовал своими поучениями мой разум, мое сердце. Частые мои выезды бывали в родственные домы: то к дяде барону Александру Николаевичу, то к двум родным теткам, вдовствующим супругам других братьев моей матери. Всякий праздник я обязан был являться к родной своей бабке, баронессе Марье Артемьевне Строгановой. Во всех этих домах я ознакомливался с лучшими людьми в городе. Дома писывал письма к своим родным, в подробности уведомлял матушку и сестер о всем, что я видел, слышал и что со мной происходило. На таком основании текла моя жизнь в Петербурге, и я очень скоро привык к ее единообразности.
Первый случай, который подействовал на все мои чувства, был день Светлого Христова воскресенья и образ его отправления в Петербурге. Привыкнувши дома в Москве распоряжать крестным ходом, устанавливать людей с образами, суетиться и в церкви, и в комнатах, и на дворе, со всеми свободно христосоваться и, наконец, катать яйца для отдохновения от нескольких десятков визит, кои собьют с ног всю нашу конюшню, я на превращенье сцены здесь глядел, как на чудо, и от всех предметов, меня окружающих, был вне себя. Великолепие дворца и праздничной церемонии; пушечный сигнал в полночь и вместе с ним скачка всех живущих в городе к придворной заутрени; лучезарное освещение храма; толпы разных мундиров и лиц всякого народа; богатство придворных вельмож и золотые их платья; величественный вход самодержицы и гул, раздающийся во всех концах пространных ее чертогов, -- все это вместе составляло для меня очаровательнейшую картину земного рая. Но все это зрелище ничего не значило в сравнении с тою минутой, в которую я, по принятому при дворе обряду, удостоился, вслед за многими сотнями людей старее меня и чиновнее, приближиться к монаршему месту и поцаловать Екатеринину руку, ту руку, которая правила целым государством и держала без помощи сторонней, одна, бразды всего правления. Восторг мой в эту минуту был неописан. Я не принадлежал ни к какому сборищу. Всякий полк подходил с своими чинами сам по себе, а я, в толпе разнородных лиц и племен, смешан с казаками, гусарами и заезжими судьями, я, в своем полевом мундире, составляющий какую-то мелкую единицу в целом, без начальника и предводителя, шел в нитке с другими и с трепетом прикоснулся к деснице Екатерининой. О! Если б все с таким благоговением внутренним взирали на трон, с каким я робкие возводил взоры на милосердое чело императрицы, как бы счастливы были и цари и подданные! Но что для меня было в диковинку, то для многих уже было слишком обыкновенно. У двора в этот день заутреня отправляется всегда без расходу с обедней. После обедни все разъезжаются домой спать, и мы с батюшкой сделали то же. Над Невой уже восходило яркое светило дня, но мне не до прелестей было природы, я утомлен был чрезвычайно и, как приехал, так и уснул. Некогда было даже потужить и о Москве, сон отнял у меня все чувства и помышлении.
Отдохнувши порядочно, мы с батюшкой обедали у дяди и после обеда опять собрались во дворец. Там отправляется обыкновенно вечерня, публично и с большим великолепием. Двор в том же наряде, как и у обедни. Все дамы съезжаются поздравлять государыню. После вечерни и в церкви подходят к руке, а во внутренних покоях все иностранные министры государыню приветствуют и допущаются также к руке. Тут я увидел все красоты Петрополя в пышных нарядах, тьму прелестей, коими обогащается сия столица, о которой можно сказать языком Сумарокова:
И небо, осудя ее на жертву хладу,
Рождает красоту на место винограду.
Тут заметил я собор дипломатов со всего света, приносящих в дань Екатерине восторг и изумление всех владык вселенной. Тут я учился познавать, что престол российский, когда мудрый царь сидит на нем, есть трон первого владыки в свете. Какая сановитость пленительная в императрице! Какой блеск во всей ее прислуге! Какое трепетное уважение к священной ее особе, и сколько хамелеонов в этом величайшем замке, который называется дворцом. Довольно видеть две-три церемонии, чтоб отгадывать, что такое двор и люди у двора. Во вторник на Святой неделе бывает огромный бал при дворе, и батюшка мне его показал. Я ходил только из стороны в сторону в пространной зале, наполненной дворянством, но танцевать не мог -- одни гвардии офицеры сей честью пользуются -- но много видел, много заметил, и Святая неделя в настоящем годе была большим шагом для меня в просвещении и значительным уроком в науке жить с людьми.
Свободное копирование
