Итак, эвакуация в Уфу, начались долгие годы военного лихолетья. На первых порах не было ни жилья, ни прописки, приютила москвичка, сестра мамы Шура (Слава). У неё красивая дочь, сын - фронтовик и ещё мальчик с носом-кнопкой. Шура много работала, была мастером с большой практикой. Квартира в красивом центре, рядом кинотеатр "Октябрь" и модная доступная жвачка Сен-Сен. Но это короткий эпизод. Родни было много, решено было жить коммуной и выжить! Сняли большую 20-метровую комнату за городом, вернее, в пригороде с названием "Старая Уфа". Коротенькая улица имени Пирогова заросла травой, деревянные дореволюционные дома и дворы с сараями, флигелями. Здесь не властвовал и закон прописки, а местный участковый был большой любитель спиртного и внимания женщин.
Хозяйка дома - не избалованная городским бытом, терпимо относилась к нашествию беженцев, у неё хватало забот со скотиной (корова, бараны), доход от сдачи комнаты её устраивал. В комнате соорудили дощатые полати - спали вповалку, а также на полу. Как-то в морозный вечер я задержался, пришёл ночью, спать было негде, втиснулся под стол... Мать вставала рано, топила печь, готовила нехитрую еду, кормились все и разбредались на заработки. Было трудно, но никто не опухал от голода. Тяжёлый быт не вызывал раздоров, ругани. Молодая девочка Муся ещё на полатях начинала петь еврейскую песенку: "Бо мир бис ду шейн...", иногда вторил ей муж сестры мамы Кати, Яша Свердлов. Он любил петь, но песни из репертуара хора Пятницкого: "Служил я у пана, у пана..."
Жили вместе большие семьи родни мамы: сестры Маруси, сестры Шуры, Катя с мужем. В этом же доме, отдельно жила бывшая хозяйка всего двора - дама со следами былого величия. Её промыслом был привод мужчин - военных, не столько даже для заработка, сколько для поддержания тонуса жизни. Очередную "жертву" она сняла на железнодорожном вокзале Уфы, до которого было больше 3 километров ходьбы и ещё долгий путь на трамвае. Гостя она направила в дом, а сама пошла за подпольной водкой.
Гость спутал двери и попал в шумную компанию моей родни. Разговорились, он оказался из Брянска, и это событие всех взволновало - начались расспросы. Оказалось, что он возглавляет команду, сопровождающую грузы литерного поезда, а в Уфе - вынужденный простой. Узнав нашу фамилию и посмотрев альбом с семейными фотографиями, гость поспешно удалился, не дождавшись своей дамы, притащившей его в эту глухомань. Часа через три раздался стук в дверь, и на её пороге стоял мой отец. Он не был подготовлен, тёр глаза, тётки рыдали, мы были оглушены. Мы считали, что отец погиб в лесах Брянска, а он попал в конвойную команду и сопровождал поезд. Найти нас было невозможно, мы ещё не были прописаны, а в разгар войны и общего бегства - поиски вообще бесполезны. Отец думал, что мы у немцев и погибли, а тут - мы и ещё почти вся родня. Вероятность такого совпадения ничтожна, но есть Его воля.
Жизнь шла, семьи постепенно перебирались с полатей в другие дома, ликвидировалась нездоровая скученность, налаживалась, хоть и бедная, но более достойная жизнь. Я пошёл в татарскую школу. Зимой, в морозы, а в 1941году они достигали -50 - 55 градусов С. Я шёл вдоль берега реки Белой, по тёмной тропе в глубоком снегу. Утром безлюдно, запомнился лишь скачущий без всадника конь у входа в береговые пещеры (протяжённые и плохо исследованные). Учили на русском языке, но с акцентом, зато на большой перемене втаскивали в коридор школы большой казан (котёл) с гречневой кашей-размазнёй. Это было блаженство. Потом я перешёл в русскую школу на крутой горе - улица Максима Горького. Здесь на горе была баня с парилкой - нечастое наше блаженство. Местные ребята в классе сочувствовали приезжим, носили жмых, а мы его грызли на уроках как сладость - замечаний не было. Все жили трудно, но в Башкирии - богатом крае, где хватало своего хлеба, мёда, масла, овощей, люди не мёрли от голода, как в Средней Азии.
Свободное копирование
