Вернулся я в полк 11 апреля. Еще две недели меня продержали в штабе полка, поручив оформить разными пособиями учебный техкласс. 26 числа я, наконец, получил машину в третьей эскадрилье. Из-за серьезной неисправности мотора она была уже списана. Поэтому мне и доверили на ней упражняться. Тем не менее капитан Беликов приказал вернуть машину в строй.
— Чему-нибудь Вас там в Академии, я надеюсь, научили, — сказал он насмешливо-снисходительно.
Вообще, наш капитан — человек малосимпатичный и грубый. Благодаря своей золотой звездочке он держится высокомерно. В полку это не принято. Даже командир полка во внеслужебном общении не только с летчиками, но и с механиками берет на себя роль заботливого отца-командира.
Кстати, здесь уместно опровергнуть навязанный кинофильмами о войне миф, будто бы в авиационном полку офицеры-летчики свысока смотрят на своих механиков. Летчики — выпускники краткосрочных летных училищ военного времени совершенно не знают устройства самолета и особенно мотора. Их обучали управлению машиной и тактике воздушного боя. С «матчастью» знакомили весьма поверхностно. Поэтому каждый летчик (особенно истребителя) понимает, что не только успех полета и боя, но и сама его жизнь зависит от квалификации и добросовестности механика. Ввиду этого старается поддерживать с ним наилучшие отношения.
Незадолго до окончания моей службы в полку я был свидетелем редкого, но впечатляющего события — забастовки механиков! На смену вышедшему в отставку по болезни старому инженеру полка из штаба дивизии прислали нового, явно недовольного этим назначением. Свое недовольство он срывал на подчиненных ему механиках: попусту и грубо бранил их, грозил вычетами из зарплаты...
В один прекрасный день, назначенный для тренировочных полетов, одновременно «забарахлили» моторы всех тридцати самолетов полка. Все механики «в поте лица» возились с ними, но никак «не могли понять, в чем дело». Просили помощи у инженера. Тот в отчаянии бегал от машины к машине, но разобраться с ходу, какую гаечку в чреве мотора ослабил или какую регулировку слегка сбил механик, он, естественно, не мог. Командир полка все понял, полеты отменил, а непригодного для службы в полку инженера отослал обратно в штаб дивизии.
Но вернусь к своему первому практическому заданию. Четыре дня, не вылезая из ангара, я вспоминал и заново изучал устройство мотора моего «инвалида». К счастью, на нашем аэродромчике в Академии был один истребитель Ла-5. Когда-то по учебному разрезу реального двигателя мне удалось весьма основательно разобраться в назначении каждого малейшего винтика или спрятанного в теле мотора канальца подачи масла. (Недаром же я был отличником и перед зачетами по «матчасти» консультировал весь курс.)
Вспомнив все основательно, приступил к определению дефектов. В ангаре всегда находилось несколько механиков, отлаживавших свои машины. Я обращался к ним за советом — уважительно, но не заискивая, никак не используя свое офицерское звание. Конечно же, сержанты-механики поначалу встретили меня настороженно. Но постепенно, видя, что я не задаюсь, а не покладая рук работаю, начали относиться лучше, с определенным уважением.
Закончив дефектацию, приступил к ремонту. Для механика он сводится, в основном, к замене испорченных деталей и узлов запасными. Но дело это вовсе не легкое. Вот что я писал в одном из писем Оле:
«Работа механика — физически тяжелая, что после пятнадцати лет сидения на ученических скамьях чувствуется основательно. Все гайки нужно заворачивать и отворачивать с большой силой, а главное — в очень неудобных положениях. В моторе истребителя все очень тесно. Приходится работать то лежа на спине, то балансируя на каком-нибудь выступе конструкции. Добираться до нутра мотора подчас очень трудно и неудобно через хаотическое нагромождение разных трубок, тяг, твердых и острых деталей. От этого руки все изранены и вспухли, а ежедневное мытье их бензином с добавкой ядовитого свинца разъедает кожу. Тем же бензином в конце дня приходится мыть волосы, основательно перепачканные машинным маслом (горячего душа в полевых условиях нет).
Работаю в среднем по 12 часов в день. Вчера работал 15 часов — с шести утра до девяти вечера, поэтому не было сил даже написать тебе письмо. Отсутствие навыка, как всегда бывает, удваивает работу».
Дружеские отношения с механиками совсем наладились. Теперь они сами предлагают мне помощь, отлично зная, что, к примеру, сменить цилиндр один человек не может — надо вдвоем. Однако реанимация моего самолета оказалась делом более сложным, чем это представлялось сначала даже моим коллегам-механикам. Вот отрывок из еще одного письма Оле:
«Утюг мой (то бишь самолет) похоже, вгонит меня в гроб. Десять дней я бился с ним с зари до зари. Сменил всю систему зажигания, стал пробовать запуск. Все цилиндры работали нормально, кроме одного (всего их четырнадцать). Посоветовавшись, решили его заменить. Это — очень трудоемкое дело. Четыре дня работал как проклятый. Поставил и новые свечи. Все ребята говорили, что теперь у Остермана мотор будет работать отлично. Запустили. И правда — хорошо заработал, но... через несколько минут «забарахлил» другой цилиндр. Смотрели, смотрели и решили менять и его. Бог мой! Этот проклятый цилиндр расположен так, что смена его предшественника была забавой по сравнению с тем, что предстоит сейчас. Решительно он меня сживет со света...»
Претерпели изменения и мои отношения с соседями по комнате в общежитии. Несмотря на тяжелую работу в ангаре, я упорно следовал своему решению хотя бы немного заниматься по вечерам математикой, физикой и немецким языком. Нужные книги мне прислала Оля. Заниматься оказалось тоже нелегко. Нередко мои соседи порядочно выпивали и шумно обсуждали свои полеты либо (чаще) свои успехи на любовном поприще. Два раза в неделю в ДК устраивались танцы под радиолу. Приходили молодые жительницы Спасска и наши девчата из батальона аэродромного обслуживания. В подвале ДК сохранился от прежних времен неплохой бильярд. На нем каждый вечер играл сам с собой старший техник-лейтенант Селихов. Мрачный молодой человек, ни с кем не общавшийся. Тот самый пятый сосед по комнате, о котором я ранее обещал рассказать. О нем еще в первом письме из полка, от 8 марта я писал Оле:
«На улице страшной силы резкий, холодный ветер. Темно. А в общежитии, где я устроился, мой сосед, с виду неглупый, интеллигентный парень, окончивший Академию им. Жуковского по факультету вооружения, сидя на койке и уставившись безнадежным взглядом в одну точку, снова и снова повторяет две строчки какой-то бесконечно тоскливой песенки:
Каждый день под окошком
Он заводит шарманку...»
К счастью, после возвращения из штаба армии меня поселили в другую комнату. Ясно, что здешняя жизнь этому человеку обрыдла донельзя, а надежду выбраться отсюда он утратил. И действительно, хотя война закончилась, Дальневосточный военный округ был назван «особым», и общая демобилизация здесь не проводилась. В исключительных случаях приказ об увольнении в запас по болезни или возрасту офицеров подписывает сам командующий округом маршал Мерецков.
Быть может, именно для того, чтобы не поддаться такому же отчаянию, как Селихов, я и решил заниматься по вечерам. Никакой определенной цели у меня нет, никакая надежда эти занятия не питает. Мои новые соседи-летчики первое время посмеивались надо мной и настоятельно советовали не сушить зря мозги, а пойти с ними на танцы или «к бабам». Потом стали относиться к моей учебе с определенным уважением. И даже в те вечера, что они оставались в общежитии, норовили гостить в других комнатах.
Постепенно в полку среди летчиков и механиков стало складываться «общественное мнение», что мне надо бы помочь демобилизоваться для окончания учебы. Удивительное дело! Эти простые ребята, отвоевавшие и уцелевшие, мечтавшие наконец вернуться домой, хотели помочь мне освободиться от военной службы только потому, что оценили мое упорное желание учиться. Этого я никогда не забуду. Без моего ведома целая делегация от летного состава ходила просить за меня к командиру полка. Мне посоветовали организовать какой-нибудь вызов из Москвы. Я еще во время пребывания в штабе армии понял, что это «дело дохлое». Подобные вызовы приходили в штаб округа тысячами. Их никто не читал. а сразу отправляли в архив.
Тем не менее написал Оле, как связаться с бывшим руководителем моего диплома профессором Варшавским. Вскоре она телеграфировала, что вызов из НИИ-1 послан на имя командующего Дальневосточным военным округом. (Вот когда сработало ночное бдение в «дипломке»!)
Свободное копирование
