В нетерпении прочесть ее Некрасову, я отправился к нему в самый день моего приезда. Он жил тогда на Фонтанке, между Аничковым и Семеновским мостами, в большой квартире, которую разделял с Панаевым. Оба они, кажется, приобрели уже право у Плетнева на издание "Современника". Я застал Некрасова в больших хлопотах; он объявил, что сегодня не имеет времени прослушать мою повесть, но просил оставить рукопись, сказав, что сам прочтет ее. Радостное чувство, одушевлявшее меня, несколько отуманилось, но делать было нечего, я согласился. Я часто стал наведываться о судьбе моей повести. В один из таких дней я встретил у Некрасова Панаева; он с первого раза показался мне очень симпатичным. Прошло два месяца нетерпеливого ожидания, Некрасов все еще не успевал прочесть моей рукописи. Раз, был ли он не в духе или попросту я надоел ему моим приставаньем, он возвратил мне рукопись, сказав, что находит неудобным печатать ее в "Современнике".
Я вышел от него как пришибленный, с трудом удерживая слезы.
"Не может быть, чтобы повесть настолько уже была плоха, чтобы нельзя было ее печатать,— думал я, комкая рукопись в кармане пальто,—могут встретиться места, которые неудачны, не нравятся; то, что я писал прежде, было несравненно слабее и все-таки печаталось". Я чувствовал, при всей моей скромности, что, кроме новизны изображения простонародного быта, в повести есть сцены, взятые живьем с натуры,— сцены, которые непременно должны тронуть читателя: недаром же, описывая их, я приходил в нервное состояние и слезы навертывались на глазах моих; не мог же я до такой степени обманываться. Я подумал под конец, что Некрасов, за недосугом времени и желая от меня отделаться, попросту не читал моей рукописи.
В тот же день вечером зашел я вместе с моею рукописью к Бекетовым. Из прежнего кружка оставалось уже немного; я узнал, что в это время успел образоваться новый кружок, куда перешли те из товарищей, которые были постарше; в числе их находились Достоевский, Плещеев, Ханыков и многие другие. Главою кружка был Петрашевский, имя которого я услыхал здесь в первый раз. На мое счастье, я застал у Бекетовых новое лицо, Валерьяна Николаевича Майкова, брата поэта, молодого человека, участвовавшего в "Отечественных записках", перешедших к Краевскому. Нас познакомили. Узнав о моей неудаче в редакции "Современника", Майков и Бекетовы приняли во мне живое участие; все заинтересовались повестью, и я приступил к чтению. Горькое чувство, наполнявшее мое сердце, звучало в моем голосе; я читал нервно, приподнятым голосом, подчеркивая места, казавшиеся мне более удачными. Благодаря этому, может быть, повесть сделала на слушателей неожиданно хорошее впечатление. Майкову она так понравилась, что он тут же взял от меня рукопись, обещая поместить ее в "Отечественных записках". Я был вне себя от счастья. Недели две-три спустя я узнал от Бекетовых, что Майков был у них утром и просил передать мне, что повесть принята и будет напечатана в декабрьской книжке. Дожидаться было не долго,— ноябрь уже был на исходе. Наконец настал желанный день. Открыв декабрьскую книжку, я нашел в ней мою повесть, напечатанную целиком, без всяких изменений. Успех ее благодаря, вероятно, новизне предмета (до того времени не появлялось повестей из простонародного быта) превзошел мои ожидания; ее хвалили не только знакомые, но похвалил даже критик "Северной пчелы", Бранд, вообще неблагосклонный к литераторам молодого поколения.
— Смотрите же,— говорил мне Майков, встретив меня у Бекетовых,— когда коснется гонорара, прямо требуйте сорок рублей за лист; все сотрудники теперь так условились, чтобы меньше сорока рублей не брать.
Получив от Краевского приглашение зайти к нему утром, я отправился. Наружность А. А. была много раз описана; в этой маленькой фигуре с серыми, несколько выдающимися глазами не было ничего внушительного, но тем не менее мною вдруг овладела робость.
— Вы написали хорошую повесть, она всем нравится,— проговорил он отрывисто,— нам надо теперь свести счеты; какие ваши условия?
Вспомнив слова Майкова, я хотел сказать: сорок рублей за лист, но, испугавшись громадности цифры, смутился и наскоро проговорил:
— Тридцать шесть рублей с листа, Андрей Александрович.
В приятельском кружке мне долго потом не давали проходу с этими тридцатью шестью рублями.
Свободное копирование
