2 февраля.
Потратил три дня на подготовку доклада на симпозиуме «Научные школы и их влияние на развитие науки». Доклад получился минут на 30. Слушали московские и иногородние философы, науковеды, историки. Организовал симпозиум Институт истории естествознания. Автор (единственный за весь симпозиум), «сорвал аплодисменты». Но дело не во мне, конечно, а в теме доклада, которая остро и лично воспринимается молодежью («О нравственно лице руководителя школы»). Да и выступление, очевидно, многим пришлось по душе. Я начал преамбулой: «Тридцать лет назад, 26 января 1948 года, в тюремной больнице скончался Николай Иванович Вавилов. Он стал жертвой аморализма, и в том числе аморализма научного. Посвящаю свое сообщение светлой памяти академика Вавилова»
Ход мысли у меня таков: институт, где руководитель является подателем идей, и где есть школы — резко отличается от учреждения, где сотрудники только сослуживцы профессора. Школа создает эмоционально наиболее благоприятную атмосферу для творчества. Все это я увидел своими глазами, впервые столкнувшись со школой Николая Васильевича Лазарева. Задумался: откуда школы, какие обстоятельства способствуют их образования? В кн. Вильгельма Оствальда «Великие люди» (1910) ответ прост: ученые-романтики творят быстро, нуждаются в аудитории, в людях, способных воспринять их импульсы, они и создают коллективы. Два основных характерологических признака необходимы лидеру школы: а) быстрота реакции, чтобы уметь быстро отвечать на вопросы ученика и б) богатство идей, проектов, планов, чтобы одаривать ими учеников.
Такое характерологическое объяснение происхождения школы я в молодые годы принял, и в первых трех-четырех книгах искал в героях связь между особенностями характера и конечным итогом науки: изобретением, открытием, школой. Однако размышления о С.П. Боткине и Н.И. Пирогове выбили меня из гипноза оствальдовой схемы. Хирург Пирогов и по количеству идей и по скорости реакций — несомненный романтик. А школы у него нет. Терапевт С.П. Боткин — человек медлительный, спокойный, благожелательный создал большую школу. О Пирогове хорошо сказано у Оппеля в его «Истории русской хирургии» (1923). Оказывается, он был эгоистичен, равнодушен к сотрудникам, нетерпелив. Т.е. перед нами нравственный комплекс, который ведет к научной бездетности. Этот анализ Оппеля (который говорит об особенностях характера Пирогова, а в действительности подводит нас к этической базе школьного феномена), и открыл для меня, что школа — функция нравственного лица ученого, его морального облика, особых, всегда высокоморальных отношений между старшим и младшими.
Весь дальнейший доклад посвящен был тому, как в биографиях моих героев (проф. Лазарева, акад. Вавилова и акад. Скрябина) я находил подтверждение своей идее. Я говорил о том, что хотя Освальд прав, создание школы невозможно также без нравственной базы и приводил примеры: а) заботы о сотрудниках (Вавилов, Лазарев), борьбы за них, за спасение школы (Вавилов); б) о способности учителя согласиться с учеником, который ушел в чем-то вперед (Скрябин, Лазарев); в) о губительности для школы всех форм бюрократизма, академического барства; г) о щедрости учителя, легко раздающего идеи молодым.
В заключение я выразил уверенность в том, что перспективы развития школ пессимистичны. Причины: а) огромное количество новых институтов получают в качестве директора не подателей идей, а администраторов и организаторов; б) институтский, лабораторный механизм становится все более усложненным, формализованным: контакты между учителем и учеником ослабляются. Все это ведет к уменьшению шансов на создание новых школ.
И, тем не менее, как литератор-историк, я уверен в том, что если школами и суждено существовать (новым и старым), они всегда будут опираться на нравственный базис. Для себя же, как автора биографий ученых, я оставляю как завет борьбу за нравственность в науке, моим девизом остаются слова Альберта Эйнштейна, сказанные им у гроба Марии Кюри: «Моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем достижения чисто интеллектуальные»
Из Алма-Аты очень грустное письмецо от писателя И.П.Щеголихина, работающего в журнале «Простор». В Казахстане продолжается наступление националистов на русскую культуру. Иван Павлович пишет: «В издательстве заведующей русской редакцией назначена молодая казашка с тезисами. Один из них: «Русские должны писать о казахах, но учитывать, что казахская женщина не такая порочная, как русская, т.к. у нас не было эпохи капитализма». Если учесть, что у них не было феодализма, — продолжает Щеголихин, — то получается, что казахская женщина не порочнее русской на целых две формации». И.П. сообщает, что гл. редактора «Простора» И.П.Шухова травят, ему явно намекают на то, что «пора и на покой». Это значит, что в редакции будет другое руководство, будет и другой журнал, не тот смелый и широко смотрящий «Простор», который вбирал в себя и романы Платонова и стихи Мандельштама, Цветаевой, воспоминания о 20-х годах, и меня, грешного («1000 дней академика Николая Вавилова»). Будет другой «Простор», провинциальный и совсем, совсем ручной, где русские станут воссоздавать положительные образы казахских мужчин и женщин, бесплотных и беспорочных как ангелы.
В издательстве «Советский писатель», где 15 месяцев «читали» мою рукопись «Эти странные люди — ученые» (Исаев, Сеппо, Мазлумов), мне сказано сегодня, что рукопись будет вставлена в план следующего года. «Свежо предание…»
Свободное копирование
