Вскоре я узнала в Товиани, что государь соблаговолил назначить фрейлинами при императрицах девиц Доротею Морикони, Марию Грабовскую и меня, а также двух молодых особ, в то время находившихся в Вильне, а именно девиц Гедрой и Вильхонскую. Император сам передал моему отцу три футляра с бриллиантовыми значками, изображавшими соединенные шифры императрицы-матери и императрицы Елизаветы; при этом государь любезно указал ему на то, что он этим уплачивает долг товианского гостеприимства. Мой отец приехал тогда за мной, чтобы везти меня в Вильну.
На следующий день после моего приезда я отправилась в церковь, где император должен был присутствовать при богослужении. Был воскресный день. В церкви собралось многочисленное, блестящее общество. Я в первый раз присутствовала при торжественном православном богослужении. Я нашла, что облачение архимандритов, их широкие фиолетовые мантии, длинные, распущенные волосы, спускавшиеся на грудь, волнистые бороды, наполнявшее церковь благоухание ладана, золоченые двери, которые в определенные службой моменты открывались и закрывались, -- все это подходило к величественности христианского богослужения. В особенности пение без инструментального аккомпанемента поразило меня красотой своей божественной простоты. Пела Петербургская Императорская капелла. В этот самый день, в то время, как мой отец обедал при дворе, обер-гофмаршал подошел к нему и сказал: "Ваша дочь будет ли дома сегодня вечером? Император предполагает посетить ее и даже написал императрице, что он сделает визит одной фрейлине. И возможно, -- прибавил, смеясь, граф Толстой, -- что император при этом не принял в расчет хозяина дома". Тогда отец написал мне карандашом записку, чтобы предупредить меня, и послал ко мне придворного курьера.
Император приехал около семи часов вечера, в дрожках. Отец мой встретил императора внизу, на лестнице; я приняла его у двери прихожей и в кратких словах выразила, как я счастлива, что государь соблаговолил предупредить своим посещением выражения моей почтительной благодарности.
Император стал уверять, что мне не за что благодарить его; что, наоборот, он благодарит меня за все мое внимание к нему в Товиани, и добавил, что он явился, чтобы выразить мне свое нижайшее почтение. Я привожу эти слова, чтобы дать понятие о свойственном этому государю рыцарском обращении. Входя в гостиную, государь потребовал, чтобы я села на диван; сам он взял стул и положил шляпу на пол.
Так как мой отец продолжал стоять, несмотря на обращенное к нему Его Величеством приглашение сесть, -- государь вдруг встал со словами: "Если вы не сядете, граф, я тоже буду стоять"
Мой отец повиновался.
Император стал говорить о Товиани и, смеясь, сказал моему отцу, что я обвинила его в том, что он будто бы принял меня за провинциалку. Затем он обратился ко мне тоном просьбы, тогда как он мог приказать, и спросил, не приеду ли я в Петербург? Так как я опустила глаза, не отвечая на это несколько смутившее меня предложение, государь, продолжая, сказал тоном столь пленительной мягкости: "Так разве это невозможно?" -- "Ваше Величество, -- отвечала я наконец, -- я сочту это за счастье".
"В данный момент, -- продолжал император, -- не время приезжать в Петербург. Но я надеюсь, что вы приедете позднее, и мы постараемся как можно лучше принять вас и доставить вам разные развлечения". Государь очень хвалил окрестности Вильны; и так как я говорила о красивых загородных домах в окрестностях Петербурга и о красоте Невы, государь сказал: "Да, искусство все у нас сделало, чтобы победить природу; ведь Петербург расположен среди диких болот. Мы все покажем вам, когда вы приедете. У нас ужасный климат, -- прибавил он, -- когда у нас в сезоне наберется пятнадцать хороших дней, мы говорим, что лето было чудное". Император сообщил мне, что он только что приобрел имение генерала Беннигсена, Закрет, в полуверсте от города; что он теперь виленский гражданин и приобрел право носить местный мундир. Я осмелилась выразить сожаление, что государь не приобрел Верки, старинную, красивую резиденцию виленского епископа, князя Массальского; его обширный замок, лучшей итальянской архитектуры, расположен на лесистой горе, откуда открывается обширный вид на окрестные деревни, на Вильну, отстоящую от него на расстоянии одной мили, и на протекающую у подножия горы Вилию. Император ответил, что такая прихоть стоила бы слишком дорого для него, и прибавил к этому другую шутку, -- что имение это должен бы приобрести мой отец. Граф возразил, что он отец семейства. "Так что же, -- отвечал государь, -- тем более: вы дадите это имение вашей дочери, которая будет там хозяйничать, и это будет прелестно".
Разговор скоро принял более серьезный оборот: он перешел на политические темы. Не высказываясь по вопросу о современных обстоятельствах, император стал уверять, что намерения его самые миролюбивые; что во всяком случае он решил не предпринимать враждебных шагов; наконец, что счастье его подданных всего ему дороже и что бедствия настоящего времени доставляют ему много страданий. Мой отец сказал, что литовцы сожалеют, что эти несчастные обстоятельства не позволяют им высказать всю их преданность Его Величеству; все они знают, что император хочет быть отцом своих подданных. Император ласково ответил, что он постарается оправдать снисходительное о нем мнение.
Уезжая, Александр со свойственной ему преувеличенной милой любезностью извинился передо мной, что он докучал мне и злоупотребил моим терпением. Мои подруги из Товиани тоже ездили в Вильну благодарить государя, который сделал им визит в моем присутствии. Вспоминаю одну фразу императора, которая произвела большую сенсацию среди поляков его свиты, узнавших о ней через меня: быть может, они дали ей другое истолкование, чем то, которое имел в виду государь. Подали чай; государь взял хрустальный кубок со сливками и подал его дамам. Когда настала моя очередь, он спросил, сколько мне налить сливок. "Ваше Величество, я пью чай по-английски", -- отвечала я. "Лучше бы по-польски", -- сказал Александр со свойственным ему тонким взглядом.
Свободное копирование
