По субботам гости ходили к моей сестре Маше и ко мне. Со смертью бабушки ушел навсегда в прошлое бабушкин галоп. Мы повзрослели, и чинный фокстрот под аккомпанемент граммофона сменил нашу детскую кадриль и "сумасшедшую подушку".
Раз в неделю я отправлялся с салазками на Зубовский бульвар, дом 15, к нашим не таким уже близким знакомым — Любощинским. Их семейство уцелело в бывшем собственном старинном, с колоннами, особняке со стороны улицы загороженном многоэтажным домом, который во времена оны приносил Любощинским немалый доход. Жильцов этого особняка весьма красочно описал Андроников в своей "Загадке Н. Ф. И.", побывавший там в тридцатых годах. Особенно метко и до комизма похоже он дал портрет зятя Любощинских, мужа их старшей дочери Анатолия Михайловича Фокина — историка по образованию. А в двадцатых годах его не было: он сидел вместе с моими родственниками в "рабочем коридоре" Бутырской тюрьмы.
Являлся я с салазками к Любощинским и робким голосом просил одолжить на вечерок граммофон. Мне никогда не отказывали. А тот граммофон — объемистый ящик, украшенный резьбой, и огромных размеров ярко-голубая с цветочками труба — был достаточно тяжел. Я привычно увязывал груз веревками и волок то по сугробам, то по накатанным дорожкам — через Крымскую площадь, по Остоженке к нам домой.
Пластинок у нас было всего две. Одна английская, подаренная нам Соней Уитер, — фокстроты с пением, похожим на блеянье и крик осла, называлась она «Аллилуйя». А другая пластинка была старинная, на одной ее стороне — марш из «Фауста», на другой — марш из «Аиды». Танцевали только фокстрот; каждый кавалер, не поднимая ног, волочил свою даму по залу туда и сюда, одновременно занимая ее разговорами. И мои сестры злым шепотом требовали, чтобы я приглашал их скучающих вдоль стен подруг. Танцевали за полночь, а на следующее утро я грузил граммофон на салазки и доставлял обратно к Любощинским. Несколько раз я возил его на вечеринки и к Ляле Ильинской…
Свободное копирование
