Как я училась в войну
Когда началась война, я окончила четыре класса. Раньше начинали учиться с восьми лет. Школа была посреди села, деревянная, одноэтажная. Учились в две смены. К нам приходили ученики из деревни Татарово и совхоза «Пятилетка». Иногда за партой сидели по трое.
Первые учителя. Как же я их хорошо помню! Антонина Семёновна учила нас до четвёртого класса. А по пению и рисованию была Людмила Михайловна. Красивая-красивая! Молодая-молодая! Как же она на гитаре играла! А мы из кожи вылезали – пели, старались. Она в войну погибла. Осталась девочка, мне ровесница.
Перед войной, в 1940 году, построили новую школу из кирпича, двухэтажную. В самых горах, наверху. И была вокруг неё красивая-красивая литая ограда. Её снесли с Крылатской церкви и огородили школу. А когда в 41-м было прямое попадание бомбы в школу, в ней погибли девушки, женщины трудфронта, которые копали рвы, делали заграждения под Москвой. Крылатские старухи говорили: «Бог наказал! Зачем ограду от церкви снесли?» Но при чём тут девушки? Ведь учились мы – крылатские ученики. Правда, в мае 41-го мы закончили четвёртый класс, а война началась 22 июня.
Я помню осень, панику, эвакуацию. Зимой – сильный холод и голод. Мы, хоть очень голодно жили, но продержались. А некоторые пухли от голода. Пайков в Крылатском не было до 42-го года. А в панике огороды и сады все побросали. Кто бежал, но многие остались. Мама картошку, морковку и прочее убрала. В зиму ели очистки от картошки, потому что с осени к нам поселили солдатиков. Мама их подкармливала. Но с картошки срезала верхушечки, чтобы весной посадить картошку. И крепко-накрепко наказывала: «В подпол не лазить! Весенние семена не есть!»
Мама уходила на работу (по 12-15 часов работала), а я оставалась с двухлетним братиком. Однажды зимой слышу стук в окно. Смотрю, стоит тетя Граня. Худая-худая! А до войны она была полная, высокая. Она держала коз. У неё было шестеро маленьких ребятишек, муж на фронт ушёл. Смотрю, стоит тётя Граня и машет мне: «Открой». Впустила её в дом. Я как раз печку топила, и на плите стояла чуть-чуть недоеденная картошка. А она принесла игрушку от своих детей – собачку на колёсиках.
– Нина, дай пару картошек за игрушку, дети погибают с голоду! Хоть бы на нас бомба упала! Отмучились бы…
А братик Витя, как увидел собачку, схватил, а она лает и тявкает.
– Нет у нас картошки, – говорю я, – мы сами очистки едим. Мама не разрешает лазить в подпол, там семенная.
Она в рёв. Братик в слёзы. Прижал к себе игрушку, не отдаёт. Открыла я подпол и полезла за картошкой. Выбрала покрупнее четыре штуки, вылезаю из подпола, а тётя Граня стоит у плиты и, как собака, облизывает сковородку, где на донышке остатки чуть были. И кастрюльки – языком и пальцем. Я увидела, страшно стало.
– Тётя Граня, вот вам картошка, четыре штуки, и стакан отрубей.
Она меня и Витю целует, сама плачет.
Как через десятилетия представлю эту картину, слёзы текут, спазмы в горле. В войну у неё только один парень выжил, остальные умерли, и она тоже.
Уже в 42-м меня взяла к себе тётя, мамина сестра, на военный завод. НКВД. Строгий. Выпускали военную продукцию для фронта.
В конце 42-го начали в Москве открываться школы. Я жила у тёти на 5-й Первомайской, а рядом была деревянная одноэтажная школа. Детям, которые учились днём, давали в Москве небольшой бублик и конфетку-подушечку. А я работала, получала военный паёк, а училась вечером – не положен бублик. Милые мои потомки! Слёзы, как мы учились! Тетрадей нет, нет ни карандашей, ни ручек. Писали на обёрточной серой бумаге или газетах старых. Углём. А учительница в пятом классе напишет мелом на доске – «Запоминайте!» Кто запомнит, кто нет. Что в памяти останется, тем и грамотен. В 1944 году тетради стали выдавать. Плохонькие. Как же нам хотелось учиться!
В военные годы преподавали инвалиды – без рук, ног или молоденькие студентки. Лишь позже, когда люди вернулись из эвакуации, пришли довоенные учителя. Худенькие, плохо одетые. У многих квартиры в войну позанимали чужие. Они нам объясняют, а сами о своём горе печалятся. У нас один учебник был на троих-пятерых. И работа, и учёба. И спать хочется. Первые годы транспорт ходил редко или вовсе не ходил, вот и мотали километры от школы до дома. Но всё равно учителя нам Боги были! Очень уважали их, слушались. Помогали им кто дровами, кто куском хлеба. В школу бежали, как на праздник!
Получили начальное образование. Остальное навёрстывали после войны. Что такое анатомия, астрономия, мы и духом не слыхивали. Мы были такие глупые, наивные! А наши мамы в Крылатском девочек воспитывали строго. Такие страсти говорили! (Я до семнадцати лет не знала, откуда берутся дети). Помню, мать говорила: «Целовать может только законный муж. Как дашь парню себя поцеловать, сразу родишь ребенка! И калитку дёгтем обмажут! Позор!» И мы верили.
Вот случай. Мне уже 17 лет. Интересная, складная. Стали ходить на танцы в крылатский клуб. Танцевали под баян или пластинку с «Риорита». Из соседних воинских частей к нам приходили военные мальчики. За мной стал ухаживать очень интересный парень, военный. Я ему нравилась, и однажды разрешила ему проводить меня до калитки. А он неожиданно меня поцеловал. Я убежала. Прибежала к подружке Гале вся в слезах. Реву!
– Что случилось?
– Галька, я скоро, наверное, рожу! Ой, позор! Позор!
– У вас что-нибудь было?
– Да, он меня поцеловал!
– Дура! От этого дети не бывают! – хохочет подруга.
И начала мне объяснять анатомию. Она девочка была грамотная, у нее мама врач, объясняла ей, что и как. А я до замужества была запуганная. Уже потом, расписавшись с мужем, не спала с ним две недели. Ну, скажите, не дура? Матери нас в отношении ребят воспитывали строго. А школа ничего подобного не объясняла. Вот и росли мы неграмотными пешками. Но всё равно школу вспоминаю с большой теплотой. И давно любимых учителей никого не осталось. И мои школьные ровесники все ушли…
Когда я смотрю на молодое поколение, мне жутко. Всё есть – обуты, как короли, одеты, сыты. Не хотят учиться! Компьютер и дискотека! Книги не читают! Мне это не понятно. Как же с каждым десятилетием меняется молодёжь! Я помню – чтобы купить хорошую книгу, мы сдавали двадцать килограмм макулатуры. Газеты, бумагу, картон выпрашивали, по всем углам шарили, чтобы на книгу собрать. Ночами стояли на запись, чтобы книгу хорошую получить. Сейчас все магазины забиты книгами. Берут, а читают мало. Молодёжь у нас технически грамотная, хорошо разбирается в аппаратуре, но не читает. Жалко. Всего много, навалом, оттого и интерес пропал.
Сейчас мне пошёл девятый десяток. До недавнего времени ездила летом по два-три раза в Крылатское. Где сейчас канал, автобусная трасса, где кафе чуть ближе, тут стояла моя довоенная жёлтая школа. А вверху, высоко-высоко (я чуть долезла) стояла наша новая школа. Мне захотелось на неё посмотреть, вспомнить детство. А там сейчас какое-то АОО. И научный институт. И свора собак. Меня чуть не загрызли. Еле сползла с горы. Но школу видела! Не такая. И похожего ничего нет. Но та – довоенная, двухэтажная, красная школа живёт в моей памяти. И одноэтажная, посреди села – тоже. Когда я приезжаю на родное место, наплывает столько тёплых воспоминаний! Дети, подростки, учителя… Война и послевоенное время.
Школу-барак в Москве 43-45 годов тоже хорошо помню. Печное отопление. Учитель в пальто, холодно, мел из рук падал. Писали на чём придётся. Запоминали с доски. Серая обёрточная бумага и карандаши. Чернила и ручки появились позже.
Вот такие грустно-приятные воспоминания…
