Ну, а мы на Георгиевском жили как в оазисе, вроде жильцов дома Турбиных, только во много раз большем числе. Питались плохо, сидели зачастую без света, отец приносил свой скудный паек. Взрослые читали газеты, рассуждали, надеялись, молились, пользовались различными слухами — то обнадеживающими, то грозными. Дедушка писал свой дневник, старшие дети ходили в гимназию, меня и Машу учила тетя Саша, лакеи и горничные продолжали нас обслуживать.
А бабушка охала. Бедная, она постоянно охала, ничего не понимая, что творится вокруг. Ее угнетало постепенное исчезновение комфорта, растущие цены. Пейзажи Левитана и Поленова пришлось сменять на картошку… Но неожиданно нашлось в ее жизни и хорошее. Острые французские соусы ушли в прошлое, и у бабушки «благодаря» скудной пище прекратились желудочные недомогания. Она выздоровела…
Всей семьей мы говели у старенького священника церкви Георгия на Всполье, и опять с благоговением я слушал дивные песнопения на Страстной неделе. Но надо было чем-то разговеться на Пасхе.
Дядя Владимир Трубецкой — с юных лет страстный охотник решил отправиться за утками. Убьет их штук десять, а то и перелетного гуся, — вот и праздничный стол будет. Вместе с моим братом Владимиром он поехал в имение Голицыных Петровское.
Уцелел альбом в серой коленкоровой обложке. Брат запечатлел детали той охоты. За три дня охотники не убили ни одной утки, но зато застрелили барсука. На картинке оба они, торжествуя, несут его на палке. Привезли добычу в Москву и оставили на верхней лестничной площадке черного хода. Я бегал смотреть. Что сделали с барсуком в дальнейшем, не помню, и что подавалось на пасхальный стол позабыл, наверно, подношения крестьян Петровского и Знаменского, какие охотники привезли с собой, а также барсучьи окорока.
Травка подрастала. В саду я подбирал липовые семена, рвал липовые почки и ел их. Мы, дети, под водительством тети Саши и няни Трубецких Кристины ежедневно отправлялись в Морозовский сад и там детскими лопаточками выкапывали нежные розетки одуванчиков, а надевая перчатки, рвали молодую крапиву. Все это мы отдавали Михаилу Мироновичу, и он, поливая одуванчики уксусом, готовил салат, а из крапивы варил щи. Тогда о целебном свойстве витаминов не знали, но угадывали пользу подобных блюд.
Куда-то уехал дядя Владимир Трубецкой. Только пятьдесят лет спустя, будучи в Париже, я узнал куда. Это был настоящий заговор: он, дядя Миша Лопухин и группа других офицеров отправились на Урал освобождать государя и его семейство из-под стражи. Как был организован заговор, почему он не удался — об этом напечатано за границей, а я ничего добавить не могу.
Пришло письмо от сестры отца тети Веры Бобринской, которая жила в имении графов Бобринских — Богородицке Тульской губернии. Она писала, что с продуктами у них вполне благополучно, а ей с семьей покровительствуют эсеры — служащие и рабочие местного сахарного завода. И самое главное — нет в городе большевиков.
Тетя Вера звала всех нас приехать, чтобы переждать под кровом Богородицкого дома смутные времена. Сейчас, когда я пишу об этом, то думаю: какой необычный для нашей современной действительности благородный поступок она совершила — позвала жить чуть ли не двадцать едоков!
Занятия в гимназиях еще не кончились, и решили в первую очередь отправить нас — троих младших с тетей Сашей, Нясенькой и Лёной, двух детей Трубецких с няней Кристиной и подняней Полей. Возглавили группу моя мать и тетя Эли Трубецкая. Дедушка с бабушкой и дедушка Александр Михайлович ехать отказались.
Перед самым отъездом моя мать сдавала дела по Обществу охраны материнства и младенчества молодой коммунистке Лебедевой. Вместе они объехали детские приюты и помещения для жилья матерей. Лебедева увидела, в каком порядке, несмотря на скудные пайки, содержатся дети, с каким огорчением расстаются служащие с моей матерью, и стала умолять ее остаться, продолжать хорошо налаженное дело. Но мать была непреклонна. Они расстались с самыми хорошими чувствами друг к другу. И Лебедева сказала матери, что если когда-нибудь понадобится ее помощь, она всегда будет готова ее оказать.
Впоследствии Лебедева стала замнаркомом социального обеспечения. Лет через семь или десять моя мать ее разыскала, когда подобная помощь понадобилась. Лебедева встретила ее очень любезно, долго с ней говорила, жаловалась, что ее бранят за то, что она хорошо одевается, пудрится и красит губы. А тогда у женщин, занимавших руководящие посты, была мода щеголять широкими кофтами и юбками да еще красными платочками. А еще через несколько лет она исчезла…
Ехали мы в Богородицк с меньшим комфортом, чем раньше в Бучалки, но по тогдашним временам считалось, что "со всеми удобствами". Нам было предоставлено купе, в котором сидели еще две барыни с массой вещей…
Свободное копирование
