Н. ПЕТРОВ
ГОДЫ МОЛОДЫЕ
Когда я проезжаю по Арбату мимо Театра имени Вахтангова, то всякий раз невольно возникают воспоминания далекого прошлого -- воспоминания, связанные с молодостью, с первыми театральными мечтами, с первыми творческими шагами, с дружной компанией молодежи, обучавшейся в Школе драмы А. И. Адашева.
Жили мы действительно дружной компанией... И вот среди нас появился новый товарищ Евгений Вахтангов.
Пришел он в школу, когда мы уже были на втором курсе. Но за успеваемость и одаренность на полугодовом экзамене его сразу же перевели с первого курса к нам, на второй.
В это время мы готовили программу типа "Летучей мыши", организуя в школе вечер под названием "Чтобы смеяться", и новый ученик Вахтангов был привлечен как исполнитель. К режиссуре в этом вечере мы его не подпускали, и всю программу ставили вместе с Сергеем Вороновым. Да и сам Вахтангов не претендовал на режиссуру, будучи вполне удовлетворен теми ролями, которые мы ему предложили.
А предложено ему было исполнить роль "экзекутора" в моей постановке "Сон советника Попова" Алексея Толстого и закулисный голос экзаменатора в номере "Экзамены в театральную школу".
Конечно, наш вечер "Чтобы смеяться" не имел значения для истории русского театра и для истории режиссерского искусства, но были в нем два момента, связанные с первыми актерскими шагами в Москве Евгения Вахтангова. Вот почему я позволю себе подробнее остановиться на них.
"Сон советника Попова", сатирическая поэма Алексея Толстого, ставилась мною как инсценировка с участием чтеца, который читал все описательные места. А диалогические куски поэмы разыгрывались артистами-учениками. Так что представление шло как бы в двух планах. Чтец (это был я) читал от автора, а на сцене одновременно происходила пантомима. Затем вступал текст диалогов и начиналось основное действие, которое по мере надобности прерывалось словами чтеца.
Такой сценический прием был нов, и участники хвалили меня за изобретательность. Хвалил и Женя Вахтангов, крайне сочувственно относившийся к нашей затее.
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон...
Само это четверостишие, которым начинается поэма, таило в себе бесконечное количество комедийных и сатирических положений и возможностей сценической интерпретации.
Вахтангову очень хотелось играть этого самого советника Попова, но роль была уже отдана Сергею Баженову, и мы все уверяли Женю, что из безмолвной роли "экзекутора" можно создать яркий театральный образ.
Зрителями на нашем вечере были не только ученики школы, но и старшие товарищи из Художественного театра -- Вл. И. Немирович-Данченко, В. И. Качалов, И. М. Москвин, В. В. Лужский, Н. О. Массалитинов, Н. Г. Александров, Н. Ф. Балиев. Благодаря такой ответственной аудитории вечер проходил как-то особенно торжественно, что не мешало публике дружно и весело принимать все смешные моменты программы.
Меж тем тесней все становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в зале раздавался звук,
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными...--
громко и выразительно читал чтец, и эти слова оживали в пантомимных действиях, которые совершались на сцене. Чтец продолжал:
...Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
В зале раздался дружный смех, мгновенно перешедший в шумные аплодисменты.
Что же произошло?
А произошло то, что в этом молчаливом пробеге "рысью" через зал, пробеге "экзекутора", который "придерживал шпагу", для всего зрительного зала вдруг раскрылся необыкновенно одаренный молодой человек, которому впоследствии было суждено сыграть немаловажную роль в истории русского театра.
"Кто? Кто это такой?"
"Как фамилия этого молодого человека?" -- мгновенно пронеслось по рядам зрителей, как только смолкли аплодисменты.
"Вахтангов",-- сообщили дежурные тихо, чтобы не мешать исполнителям.
Читая свой дальнейший текст, я ясно слышал, как в зале шепотом передавалось:
-- Вахтангов,
-- Вахтангов,
-- Вахтангов.
Так впервые среди московской творческой интеллигенции прозвучало это имя на вечере "Чтобы смеяться" в школе Адашева осенью 1909 года.
Центральным номером второго отделения были "Экзамены в театральную школу". Этот номер ставил Сергей Воронов, и он бесконечно нервничал перед своим режиссерским дебютом.
Согласно режиссерской "экспликации", педагогический совет, принимавший экзамены, находился за кулисами и были слышны только голоса экзаменаторов. А на сцене выступали "экспонаты", стремящиеся доказать свою театральную пригодность и артистическую гениальность. Каждый "экзаменующийся" придумал для себя интересный характерный образ, и на репетициях мы все много смеялись. Весь упор был сделан на тех, кто выходил на сцену, а голоса экзаменаторов играли лишь служебную роль. Но во время показа этого номера произошло некоторое смещение, и опять здесь была творческая "вина" Жени Вахтангова.
Поскольку Вахтангов был у нас еще новичком, текст ведущих экзаменаторов был дан С. Баженову и Н. Потемкину, а на долю Вахтангова приходилось лишь несколько незначительных реплик в середине экзамена.
Все шло благополучно, так, как было задумано и поставлено Вороновым. Называли очередную фамилию, выходили девушка или юноша и читали свой репертуар. Юмор заключался в фамилиях, во внешнем облике экзаменующегося, в репертуаре, в большинстве случаев противоречившем внешности выступающего, и, наконец, в самом исполнении стихов, прозы, басен.
Номер имел безусловный успех, зрители весело смеялись и над фамилиями, и над тем, "кто" и "как" читал.
Дело приближалось к первой реплике Вахтангова. Сейчас очередной экзаменующийся кончит читать, вызовут следующего и Вахтангов должен будет задать ему вопрос: "А что вы будете читать?"
Вот вышел очередной "гений", и вдруг из-за кулис раздался голос Василия Ивановича Качалова. Вахтангов великолепно умел имитировать его голос и неожиданно решил произносить свой текст "под Качалова". Как только он произнес первую реплику: "А что вы будете читать?" -- в зале раздался смех и сейчас же вспыхнули аплодисменты. Больше всех смеялся сам Василий Иванович, которому зрители устроили бурную овацию.
Режиссер Воронов был потрясен неожиданностью и сначала даже не знал, как ему отнестись к такому творческому самоуправству Вахтангова. Но оглушительный, возраставший с каждой репликой успех примирил режиссера с инициативой актера, и он тут же на ходу начал отбирать реплики у Баженова и у Потемкина, передавая их Вахтангову, что было сделать очень легко, так как все они находились за кулисами.
Интерес зрителя переместился от экзаменующегося к экзаменаторам, и все с нетерпением ждали очередной реплики Вахтангова, покрывая ее смехом и аплодисментами.
После окончания номера публика оживленно вызывала всех участников "Экзамена" и дружно аплодировала Евгению Вахтангову.
Так безмолвным проходом экзекутора и закулисными репликами экзаменатора Вахтангов сумел покорить зрителя и сразу снискал признание.
Когда мы начали программу второго вечера, Вахтангов уже был принят как равноправный товарищ и даже был допущен к режиссуре.
Второй вечер был посвящен снятию со сцены Московского Художественного театра спектакля "Анатэма". Святейший синод усмотрел что-то еретическое в пьесе Леонида Андреева и добился запрещения ее постановки на сцене. Этому крупнейшему театральному событию в Москве мы и посвятили программу нашего вечера.
То, что Вахтангов умел прекрасно имитировать Качалова, подтолкнуло нас на решение загримировать его под Качалова в роли Анатэмы и перед началом программы торжественно посадить в клетку, находившуюся в зрительном зале. Конферансье объявлял со сцены номера, а Вахтангов комментировал их из зрительного зала. Со сцены было объявлено о посвящении вечера "Светлой памяти темной личности Анатэмы". Был выведен Вахтангов, одетый и загримированный, как Качалов. Его пригласили пройти в зал и сесть в клетку. Он ответил, не помню, какой репликой, но точная имитация голоса Качалова сразу же вызвала смех и оживление в публике. Под печальную музыку Ильи Саца, исполняя песню "Плач по Анатэме", мы повели Женю Вахтангова через зрительный зал в клетку. Текст песни был написан Вахтанговым.
Слезы в кабаре мы
Горько проливаем...
Снятию Анатэмы
Посвятили день.
Он был славный малый,
Добрый Анатэма.
Если б не "союзник"
Он бы жил еще.
В карты не играл он
И не пил он пива,
Табак презирал он,
Женщин не любил.
Истину любил он,
С богом часто спорил,
Вот и погубил он
Наш репертуар.
У нас в глазах слезы,
Все мы горько плачем,
И творим курьезы на потеху вам.
Коль не угодили
Вам своею шуткой,
Вас не насмешили,--
Извините нас.
Этой песнью Вахтангов сразу вошел в "цех поэтов школы" и как старший товарищ (он был годами старше всех нас) занял почетное место среди уже признанных поэтов.
Зрелостью своих суждений и смелостью своих творческих мыслей, а главное, огромной работоспособностью и, конечно, дарованием Вахтангов завоевал ведущее место среди школьной молодежи. Большинство из нас не имело ясного представления о том, что такое театральное искусство, а Вахтангов принес с собой свою точку зрения, свое понимание театра, и школа ему была нужна для подтверждения его мыслей или для критики их. Вот почему он работал не только в школе, но и за пределами счетоводных курсов Езерского, в помещении которых занималась Школа Адашева.
Среди бесчисленных, как мы бы сказали теперь, "мероприятий" Вахтангова вспоминается спектакль, который он организовал и поставил со студентами из Смоленско-Вяземского землячества в городе Вязьме. Это была пьеса "У врат царства" Кнута Гамсуна, и Вахтангов сам играл роль Ивара Карено.
Уехал он на две недели, и мы с тревогой ожидали от него известий. В две недели поставить такой трудный спектакль со студентами-любителями было нешуточным делом, и потому мы тревожились.
Еще больше мы взволновались, когда через неделю после отъезда Вахтангова Л. И. Дейкун получила от него неожиданную телеграмму:
"Срочно вышлите Кокошу играть Иервена".
"Кокоша" -- это был я, а Нервен -- одна из главных ролей в пьесе "У врат царства".
С большим волнением шло обсуждение столь неожиданного и, по правде сказать, несколько непонятного вызова, так как, если я и мог кого-нибудь играть в этой пьесе, то скорее Бондесена, но никак не Иервена. Мы спорили, шумели, хотели даже посылать Вахтангову телеграмму, но неожиданно Сергей Баженов высказал соображение, которое, по его мнению, объясняло этот срочный вызов и с которым все согласились.
"Да ведь у Кокоши пиджак сшит из такой же материи, как у Леонида Мироновича Леонидова, играющего Иервена в Художественном театре".
Это высказывание показалось нам настолько убедительным, что в тот же вечер, именно в этом пиджаке, я выехал в Вязьму играть Иервена в постановке Вахтангова.
Пиджак-то был похож, но, кроме него, все остальное во мне и у меня было совершенно иное, чем у Леонидова. Я с беспокойством ехал в Вязьму, не очень ясно представляя себе, как я буду соревноваться с Леонидом Мироновичем. "У Жени голос, похожий на Качалова, а у меня только пиджак",-- думалось в пути.
Вахтангов встретил меня на вокзале, и первый же его вопрос подтвердил догадку Сергея Баженова.
-- Кокоша, а полосатый пиджак ты захватил?
И когда он увидел высовывавшийся между кашне и воротником пальто полосатый ворот пиджака, он успокоился.
Юмор истории с пиджаком, конечно, остается юмором. А вот та гигантская работоспособность, педагогическая настойчивость и непримиримая принципиальность, которые проявил Вахтангов за эту неделю, были столь значительны и плодотворны, что даже я, никак не подходивший к роли Иервена, был приличен и не портил общего ансамбля.
Но главное меня тогда поразило, что Вахтангов не рабски копировал постановку Художественного театра, а принес самостоятельное творческое решение спектакля. Пожалуй, впервые в жизни я задумался о том, что возможны различные сценические прочтения одной и той же пьесы. И даже внешний образ спектакля у Вахтангова был совершенно иным, чем в МХТ.
Его спектакль был освобожден от излишнего бытовизма, от тех жизненно правдоподобных деталей, которые были присущи спектаклю Художественного театра и тем самым утверждали произведение Гамсуна как бытовую пьесу. Спектакль Вахтангова был более строг, более лаконичен и, сейчас я бы сказал, более публицистичен.
Вахтангов сам играл Ивара Карено и как бы вступал в творческое соревнование с В. И. Качаловым, исполнителем этой роли в Художественном театре. Качалов играл великолепно, и нам всем, хорошо знавшим этот спектакль, казалось, что играть Карено иначе невозможно, так как очень уж правдивым, убедительным и убеждающим был образ, созданный Качаловым.
Каково же было наше удивление, когда молодой человек Женя Вахтангов, еще не обладавший ни опытом, ни мастерством Качалова, смело предложил свое собственное решение образа Ивара Карено, закономерно вытекавшее из режиссерского видения спектакля в целом. Вахтангов построил свой спектакль скорее как философско-публицистическое, а не как бытовое представление. Играя Карено, Вахтангов не боялся в отдельных местах роли обращаться непосредственно к зрительному залу. Это вносило в спектакль определенную публицистическую тональность, заостряло его общественное звучание.
Победителем и триумфатором возвращался Вахтангов в Москву, а я, как Сганарель при Дон-Жуане, был трубадуром его успехов.
Вскоре обстоятельства жизни перебросили меня в Петербург. Я прощался с Москвой, с Художественным театром, со школой, с Женей Вахтанговым. Это был конец 1910 года, когда среди молодежи Художественного театра началось то творческое движение, которое впоследствии привело к рождению Первой студии.
Расставаясь с друзьями, я подарил Жене Вахтангову приложение к журналу "Театр и искусство", который я выписывал. В этом приложении была опубликована пьеса Бергера "Потоп". На экземпляре я написал: "Дарю тебе на прощание, Женя, эту пьесу. Если поставишь ее, то, я убежден, войдешь в историю русского театра".
Мое шуточное посвящение оправдалось дальнейшей жизнью. Поставленный Вахтанговым через несколько лет "Потоп" прочно вошел в репертуар Студии МХТ. Вахтангов родился для Москвы как интереснейший режиссер.
Свободное копирование
