Юность - 1

ЮНОСТЬ

1902--1909

Семья.-- Гимназия.-- Поступление в Московский университет.-- Конфликт с отцом.-- Любительские спектакли.-- Из режиссерской тетради.-- Литературные опыты.

П. АНТОКОЛЬСКИЙ

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Е. Б. ВАХТАНГОВА[1]

Евгений Богратионович Вахтангов родился 1 (13) февраля 1883 года во Владикавказе (Орджоникидзе) в русско-армянской зажиточно-патриархальной семье табачного фабриканта. Детство его было невеселым. Отец Богратион Сергеевич, человек сухой, властный, вспыльчивый, был целиком поглощен заботами о своем деле. Он начал с грошей, постепенно, шаг за шагом добился сравнительно прочного коммерческого благосостояния. О таком же пути он мечтал и для своего сына.

Мать (в девичестве Лебедева) -- тоже из купеческой среды -- мало что могла противопоставить властному главе семьи. Фигура отца с его тяжелым характером, неуживчивостью и деспотизмом проходит темной тенью по всему первому периоду жизни Евгения Богратионовича. Между ним и отцом назревал разрыв. История детства Евгения Богратионовича -- это история семейного гнета и разлада. Недаром его первые режиссерские работы -- "Дети Ванюшина" Найденова {Об этой постановке сведений не имеется.} и особенно "Праздник мира" Гауптмана -- связаны с той же темой -- темой сложных семейных отношений, семейного "ада", надолго отравляющего душу всякого, кто с ним соприкасается.

Из семейных картинок (1902 год)[2]

I

12 часов. На коридоре {"Коридором" на Кавказе называли длинную крытую террасу при доме.} накрыт уже стол для обычного кофе. Глиняный кувшин с молоком, рядом молочник со снятыми сливками, желтый медный кофейник и чайник с водой, белый хлеб, аккуратно нарезанный на равные кусочки,-- все это давно знакомо Яше, давно, с самого детства. Он до того привык видеть эту обычную планировку посуды, что, если бы на столе отсутствовал кувшин, или хлеб был нарезан не так правильно, то мог бы подумать, что случилось нечто важное и необыкновенное.

Через окно своей комнаты Яша видит мать, толстая маленькая фигура которой склонилась над приложением "Нивы". Перед ней чашка кофе без сливок, рядом на скамеечке картонная коробка для окурков, обрезков, бумажек... Эта коробка всюду ее сопровождает, когда она освобождается от дела и может или почитать, или раскладывать пасьянсы... И сейчас у нее в руке докуренная папироса... Не отрываясь от книги, она потушит папиросу, опустит ее в коробку и долго будет мешать ложечкой кофе. Потом, все не расставаясь с книгой, она начнет понемногу прихлебывать его.

Смотрит Яша через окно на свою мать и тяжело ему делается и жалко ему эту маленькую кругленькую фигуру. Всю жизнь свою провела она так, что вчерашний день ничем не отличался от сегодняшнего. Уборка утром, уборка после чая, после завтрака, после обеда, после вечернего чая -- все уборка и в промежутках вязанье, штопанье и вышиванье, чтение за чаем и в постели -- вот ее жизнь. Так день за днем, год за годом... А ей уж под сорок.

"Яшенька, Шура, Нина, да идите же вы, господи! Простыл совсем. Ну, что это за наказанье, не дозовешься никак..."

Вот сейчас из соседней комнаты выйдет сестра Яши в длинном свободном капоте. Молча сядет она за стол... Посидит немного, встанет и принесет себе книгу. Она близорука, держит книгу близко к глазам и никогда не нагибается.

Яша ждет, когда выйдет и другая сестра, Нина, ждет и злобно кусает мундштук папиросы.

"Пусть придет сначала она, потом я, пусть не нарушается обычная семейная гармония, созданная нашей милой семьей",-- думает он и не встает со стула.

Из той же комнаты медленно выходит с книгой в руках меньшая сестра Яши... Читая на ходу, она не торопясь подходит к столу, садится, облокотившись на спинку стула, и продолжает читать.

"Точно в кофейне какой",-- думает про себя Яша и, лениво потягиваясь, идет на коридор.

"Шура, принеси-ка мне папиросу... В зале на столе..." -- говорит мать.

Шура не двигается с места.

Мать отрывается от книги и пристально смотрит на дочь.

Яша багровеет... Мать, тяжело дыша и закашливаясь, сама идет в зал. Лицо Шуры спокойно и сосредоточенно по-прежнему.

Яша злобно смотрит на нее, нахмурив брови. "Эх ты, сволочь эмансипированная",-- говорит Яша и во взгляде его на сестру сквозит нескрываемое презрение. "Яшка, ты с ума сошел... Так ругаться, фи!" И Шура, не допив своей чашки, встает из-за стола, идет в свою комнату, хлопает дверью и ложится на диван, не расставаясь с книгой.

Яша смотрит на сидящую рядом сестренку и не может не сорвать на ней своей злобы. "Ты все продолжаешь устраивать букли, все прихорашиваешься. Сколько раз я говорил, чтоб оставила ты свои ленточки, завитки и прочие финтифлюшки. Ведь это черт знает что. С этаких пор кудри заводить. Да пойми ты, что противно смотреть на тебя. Противно видеть вот эту дрянь",-- и рука Яши протягивается к прическе Нины.

У Нины на глазах появляются слезы, она тихо кладет книгу на стол, встает и, все ускоряя шаг, идет к матери. Тихие всхлипывания на коридоре превращаются по мере приближения к комнате матери в сильное рыданье.

"Мама, Яшка опять ругается. Как будто я нарочно напускаю по бокам... а он все ругает... и как будто мне очень нужно заплетать себе ленточку... Мааа... ма". Слышит Яша эти нескладные фразы и окончательно выходит из себя.

"Да ведь это. черт знает на что похоже. Ведь так нельзя Жить. Где же семья?.. Где очаг и прочие прелести?.. Э, да не все ли равно... Ну их!" -- и он тоже идет в свою комнату и, закурив папиросу, кидается на кровать.

Через несколько времени он слышит на коридоре знакомый стук и звон убираемой посуды... Досадливо тарахтит стакан, вертясь в полоскательной чашке, надоедливо и скучно звенят ложки...