Перед Маньчжурской войной я его еще раз встретил за границей.
Он очень поддался. Недуг изменнически, неотступно делал свое...
-- Вы все счастливцы... Все, кроме меня.
-- Это как? Теперь, когда вас уже не пугает нужда я вы можете работать, когда и как хотите!
-- Вы будете жить, когда меня зароют.
Через год я возвращался, утомленный, с Лаоянских позиций.
Только что окончился бой, один из тех, в которых гибла старая Россия, тяжко расплачивавшаяся за свое равнодушное, покорное, тупое рабство. Позади еще глухо ахали крупные орудия. Маньчжурские дали уходили в сизый туман. Едва-едва намечались в нем китайские ольхи с круглыми темными шапками омелы. Под ними, точно ощетинившиеся драконьи хребты, прятались причудливые кровли кумирен.
Навстречу -- какой-то незнакомый офицер.
-- Слышали?
-- Что?
-- Чехов умер!
И голос у него дрогнул.
Отвернулся, чтобы не выдать волнения.
Я вдруг почувствовал, как и он: оба мы утратили дорогое, милое, близкое. Я -- в последнее время редко встречавшийся с Антоном Павловичем, он -- и вовсе с ним не знакомый... Острая боль обиды. Совершилась злая шутка над человечеством. Великая и бессмысленная несправедливость.
Эта коротенькая фраза:
-- Чехов умер! -- стерла из памяти зрелище только что виденных отчаянных наступлений, упорного боя одних, паники других, тысяч разбросанных по залитой кровью земле продырявленных трупов, перемешанных с грязными лохмотьями и тоже похожих на лохмотья. Погасли стоны раненых, грохот барабана, рев далеких пушек и визгливые стенания разрывавшейся шрапнели.
Все это вдруг показалось неважным -- после громадной всемирной утраты:
"Чехов умер".
Свободное копирование
