Уже несколько лет сряду австрийский император Франц изъявлял желание лично познакомиться с нашим государем. Революции французская и бельгийская, безумный польский мятеж, который отозвался и в Галиции, волнения в Италии и Швейцарии, преобразовательные доктрины в Англии и порывы к общему равенству в Германии, -- все это вместе испугало венский Двор и заставило его забыть обычную свою завистливость к могуществу России и искать возобновить те связи с нею, которые в 1814 и 1815 годах возвратили Австрии ее независимость и первенство в Германии. Посол австрийский в Петербурге, граф Фикельмон, уже умел ловко и вместе прямодушно подготовить это сближение, указанное мудрой и предусмотрительной политикой, и необходимость которого сами мы давно видели.
Пруссия, всегда шаткая в своих планах, всегда возбуждаемая воинственным и неосторожным жаром своих принцев, в противоположность с постоянным спокойствием своего короля, раздвоенная в своих правительственных началах между монархической армией и либеральным средним сословием, также чувствовала необходимость снова присоединиться к старому союзу, воскресившему ее в 1814 и 1815 годах и представлявшему единственный якорь спасения против конституционных и демагогических идей, волновавших ее провинции.
Австрия и Пруссия сознали наконец, что император Николай был краеугольным камнем, о который должны были опираться сила монархических держав и мир Европы. Он один мог сопротивляться замыслам демократии и революционного движения, связавшего Лондон с Парижем.
Отсюда родилась мысль о личном совещании между монархами Австрии, Пруссии и России, с жаром воспринятая императором Николаем, постигавшим всю ее необходимость для поддержания мощной его рукой колебавшихся тронов. Но, чтобы не слишком встревожить прочие кабинеты созванием официального конгресса, он решился свидеться с императором австрийским и королем прусским порознь с каждым. Для этого свидания король прусский выбрал Шведт, а австрийский император городок Мюнхенгрец.
15-го августа, вечером, государь, взяв с собой князя Волконского, графа Орлова и меня, сел у Петергофа на пароход "Ижора". К рассвету мы были уже в открытом море и рассчитывали уже заранее день и часть нашего прибытия в Штеттин, куда отправили наши экипажи для переезда в Шведт. Вдруг стал разыгрываться ветер, и постепенно развилось страшное волнение, от которого наш легкий пароход, построенный лишь для прогулок между Петергофом и Кронштадтом, бросало, как мячик. К тому же "Ижора" вмещала в себе топлива только на трое суток, и при буре, замедлявшей наш ход, мы рисковали остаться в море без угля. Капитан судна объявил, что необходимо обождать конца бури, укрывшись в соседней бухте у Эстляндских берегов, и мы, покоряясь его приговору, принуждены были стать на якорь, в виду лесистых берегов, верстах в сорока от Ревеля. Качка была и тут страшная, ветер не ослабевал, стало очень холодно. Капитан крайне тревожился нашим положением, и сам государь начинал беспокоиться о потере времени, зная, что король приедет в Шведт к назначенному дню, а принц прусский уже выехал в Штеттин навстречу нам. Впоследствии мы узнали, что эта буря свирепствовала на всей Балтике и, потопив множество судов, дала повод иностранным газетчикам разгласить, что император Николай был поглощен волнами со всею своей свитой.
Уже с лишком двенадцать часов как нас нестерпимо качало на брошенных якорях, при ежеминутной опасности, если бы цепи порвались, быть выброшенными на утесистый берег. Ветер не переменял направление и продолжал гудеть все с одинаковой силой. Тогда капитан предложил, как единственное средство выйти из этого тягостного положения, идти по ветру, обратно в Кронштадт. Государь собрал нас в свою каюту на совещание и весело потребовал мнение этого импровизированного совета. Мы поспешили согласиться с капитаном, и "Ижора" быстро понеслась к Кронштадту, к великой радости Волконского, небольшого охотника до бурь, тут же закаявшегося ехать когда-нибудь впредь водой. 17-го, вечером, мы прибыли в Петергоф, но нашли его уже опустевшим. Двор уже переехал в Царское Село, а у пристани не было даже катера, чтобы перевезти нас на берег. Государь со мной переехал туда на маленькой пароходной гичке и тотчас отправился в дрожках в Стрельну, откуда полетел на перекладной в Царское Село, велев мне ехать в Петербург для приготовлений к поездке в Пруссию сухим путем. Буря на суше была так же сильна, как и в море; в Петербурге вода, чрезвычайно повысясь в Неве и в каналах, затопила несколько кварталов, а ветром поломало и вырвало с корнями множество дерев. Все в городе трепетали за жизнь государя, и известие о его благополучном возвращении распространило общую радость.
Свободное копирование
