Глава XI. Подолия (1870 г.)
Ровно через неделю после смерти мамы мы выехали в Подолию. С нами ехала Ида. Сестры Трубецкие увозили нас на все лето. Каким путем повезли нас -- не помню, еще в географии несведущая. Вероятно, по Киево-Одесской ж. д. до станции Понемахи (?), а уж оттуда -- в Дмитрашки, именье Долгоруких.
Мы не заживались в Дмитрашках. Княгиня Ольга Петровна, энергичная, подвижная, и, кажется, очень деловая, постоянно ездила из одного имения в другое, и часто брала нас с Лелей с собой. Трехлетняя Оленька оставалась с Идой "дома", вместе со сверстницей своей, младшей дочерью Ольги Петровны, также носившей имя Ольги {Впоследствии за Седлецким вице-губернатором Волжиным.}.
Так побывали мы в Кукуллах и в другом имении близ Белой Церкви, в имении брата княгини, Павла Петровича Трубецкого, а в конце мая мы прибыли в Каменку, имение кн. Петра Христиановича Витгенштейна, географическое положение которого мне не совсем ясно. Здесь, 30 мая, в годовщину смерти деда, фельдмаршала {Витгенштенй умер в 1843 г.}, ежегодно собиралась вся семья Трубецких и Витгенштейн, внуков его. Всего за год перед тем скончалась и мать Ольги Петровны, Эмилия Петровна Трубецкая, дочь фельдмаршала, от воспаления легких, в дороге, на руках неразлучно бывшей при ней дочери Елизаветы Петровны.
В Каменке был большой съезд родных. Я помню, кроме Ольги и Елизаветы Петровны, брата их Павла, очень ласкавшего нас, могли быть и старшая сестра Мария Петровна Зиновьева, и брат Николай Петрович с женой, урожденной Лопухиной {Родители Сергея и Евгении Трубецких.}, может быть, и сам "патриарх на Пресне", как называли их отца -- патриарха, жившего окруженным большой семьей, детьми и внуками в своем доме в Москве, на Пресне. Но их я не помню... Помню только необыкновенное количество роз в великолепном саду Каменки, а еще помню то благоговение, которым Елизавета Петрова держа нас с Лелей за руки, однажды повела нам показывать спальню матери и кабинет деда. Мебель и вещи стояли на том же месте, как при жизни их, все, до мелочей, до недогоревшей свечи у кровати, сохранялось бережно, нетронутым. Никто не жил в этих комнатах -- это был семейный музей, памятник...
Забылись имена и разные подробности, но не забылось никогда то чувство, которое собрало такую большую семью с разных концов России в памятный для нее день кончины дорогих -- ушедших, но никогда не забытых. Из Каменки Долгорукова увезла нас в Ямпольский у., в Тимашполь -- года за два перед тем купленное имение. Это была теперь их резиденция, и мы застали там Оленьку с Идой и своей тезкой, перевезенных из Дмитрашек в Тимашполь. Здесь мы провели весь июнь. Это было великолепное имение, бывшее гр. Потоцких. При нас рассказывали, что в погребах имения еще хранятся старые, черные густые меды в особых бутылках с гербом Потоцких.
Прекрасные дубовые леса, громадный сад с прудами, похожими на озера, делали это имение чудесным. Недоставало только подобающего дома. Мы все разместились в разных белых флигелях, а дом-дворец, уже готовый вчерне, еще стоял без окон и дверей, весь в лесах.
Еще за месяц до кончины мамы Ольга Петровна была в Одессе проездом, возвращаясь морем из Канн с мужем, кн. Алексеем Михайловичем Долгоруковым, после свадьбы своего двоюродного брата Людвига Витгенштейна, и тогда, судя по семейной переписке, просила папу выручить ее, достать ей 20 тыс. на уплату подрядчикам, строившим этот дом. У папы такой суммы не было, но отказать он не мог, и занял эти 20 тыс. для Долгоруковых у кн. Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой. Конечно, мы с Лелей тогда, в Тимашполе, не могли знать об этом долге, но вскоре нам пришлось узнать о нем и о его тяжелых последствиях.
Мне трудно описывать наше пребывание у Долгоруковых, в особенности потому, что не могу относиться к ним до сих пор беспристрастно. Скажу только, что мы попали в чуждую нам семью и обстановку. Кн. Алексей Михайлович, сухой, деспот, эгоист, всегда не в духе, всегда всем недовольный и надутый, вряд ли очень сочувствовал затее жены привезти к ним на лето трех чужих детей. Я это угадывала по сухости его обращения с нами, а это так было для меня непривычно. Я впервые почувствовала стеснение и никогда не испытанный нравственный гнет, точно я в чем-то провинилась. Очень надеюсь, что Леля, которому в июне минуло 6 лет, этого не испытывал. Мы об этом не говорили, но мы оба совсем не любили князя. Княгиня же казалась нам очень красивой и мужественной, особенно когда она верхом возвращалась в сопровождении своей администрации из контрольных поездок по своим славившимся в Ямпольском уезде лесам. Но муж с женой вечно ссорились. Постоянно слышался недовольный, в повышенном тоне, голос князя. Иногда же это были взрывы, поднималась буря. Мы начинали жалеть Ольгу Петровну и невольно жались друг к другу. Не раз нам мерещилась другая жизнь, другие отношения: до тех пор нас как-то все так любили и ласкали, а папа с мамой жили так согласно, что один вид почти всегда надутого Алексея Михайловича леденил душу, и мы с Лелей спрашивали друг друга -- где же папа, зачем он нас сюда отправил.
