В сентябре, когда поспел виноград в хатненском саду, нам пришлось проститься с милой семьей Ширковых. Но детские воспоминания и детская дружба были так сильны, что, когда почти лет 20 спустя мы с Лелей в Москве встретились с нашими хатненскими пассиями, казалось, что они все те же, даже не постарели, и мы только недавно с ними расстались. Много способствовало тому, конечно, то, что мы с малых лет привыкли с ними переписываться. Когда же 36 лет спустя я однажды поехала на Пасху к своей старой приятельнице и любимице Сесиль в Хатню, я смогла ей на память указать все комнаты их на редкость роскошного деревенского дома-дворца; не забыла ни фонтана и стеклянных стен зимнего сада, ни апельсинных деревьев в кадках в большой зале. Только бедная Сесиль, тогда бездетная вдова гр. Гендрикова, жила почти одна в этом громадном, красивом, с колоннами, белом доме-музее. Александра Григорьевна с Алей давно умерли и в память "дорогих ушедших" в доме была устроена церковь, где мы и прослушали тогда с Сесиль пасхальную заутреню, вместе со старыми служащими, из которых некоторые помнили еще нас 2-3 летними детьми. И Valère, как мы звали Валерьяна Валерьяновича, бывший волчанским предводителем, тоже ушел в лучший мир, с трудом перенося горе -- потерю взрослого сына {Остался еще младший сын Кирилл Валерьянович, женатый на Звегинцевой, поселившийся в Италии.} во время японской войны.
Мы должны были покинуть Хатню, потому, что еще в мае папа, который был очень доволен Харьковом, вновь был переведен -- теперь в Москву, уже товарищем прокурора Судебной Палаты и инспектором Моск. Суд. Установлений.
Вновь пришлось рушить в Харькове квартиру, все продавать за бесценок, укладываться и переезжать в Москву, там заводить и устраивать квартиру сызнова.
Уезжал папа из Харькова с большим сожалением, оставляя там много искренних друзей.
Когда в конце сентября мы прибыли в Москву, папа встретил нас в красивой квартире с окнами на Театральную площадь, в доме, напоминающем мне по положению гостиницу Континенталь. Ожидала нас и швейцарка, сменившая нашу няню, m-lle Luise.
Первое время я, помнится, очень тосковала о Хатне и мне казалось, что и Леля тоскует и вспоминает. Он теперь уже говорил (3-й год), и нашим любимым удовольствием стало в сумерки забираться с ногами на оттоманку в кабинете отца и вспоминать Хатню. Леля не отставал от меня и "помнил" все, что я вспоминала. "Ты помнишь 1а прачка de Хатня?" -- проверяла я его. "Да, помню". "А как Вася Задонский разорвал мне платье, когда няня вытащила меня из кукольного дома, куда он меня запер?" "Помню". "И Сесиль меня посадила на седло". "Да, помню",-- утверждал он. Мог ли он помнить, когда ему тогда едва минуло 2 года? Но и гораздо позже, даже взрослым, он всегда повторял, что отлично помнит Хатню, свою пассию Алю, и все то, что я вспоминала.
