В дополнение к истории мартовских событий приведу здесь разговоры, которые я вел через несколько недель после этого с лицами, пожелавшими встретиться со мной, считая меня доверенным лицом консерваторов. Одни хотели оправдать свое поведение до и после событий 18 марта, другие -- передать мне свои наблюдения. Полицей-президент фон Минутоли жаловался, что его упрекали, будто он предвидел восстание и ничего не сделал, чтобы предупредить его. Он отрицал, что ему были известны какие-либо тревожные признаки. Я возразил, что слышал в Гентине от очевидцев, будто за несколько дней до 18 марта по направлению к Берлину проехали какие-то люди, похожие на иностранцев и говорившие в большинстве по-польски, причем одни из них открыто везли с собой оружие, а другие -- тяжелые тюки. В ответ Минутоли рассказал, что министр фон Бодельшвинг вызвал его в середине марта к себе и выражал ему свои опасения по поводу происходившего брожения умов; тогда Минутоли свел его на одно собрание перед палатками. После того как Бодельшвинг послушал, какие речи там произносились, он сказал: "Люди говорят вполне разумно, благодарю вас, вы удержали меня от глупости". При суждении о Минутоли подозрительной была его популярность в первые дни после борьбы на улицах. Для полицай-президента популярность, как результат мятежа, была неестественна.
Меня посетил также генерал фон Притвиц, командовавший войсками, [расположенными] около дворца. Он рассказал мне, что с их отступлением дело обстояло так: после того как ему стало известно обращение "К моим дорогим берлинцам", он прекратил сражение, но продолжал занимать для защиты дворца Дворцовую площадь, цейхгауз и прилегающие улицы. Бодельшвинг обратился тогда к нему с требованием: "Дворцовая площадь должна быть очищена!" -- "Это невозможно, -- ответил Притвиц, -- тем самым я выдал бы короля". -- "Король в своем обращении повелел, чтобы все "общественные места" были очищены, -- сказал Бодельшвинг. -- Дворцовая площадь -- общественное место или нет? Я еще министр и точно знаю, что в качестве министра я должен делать. Я требую, чтобы вы очистили Дворцовую площадь".
"Что же мне оставалось делать, -- закончил свой рассказ Притвиц, -- как не отойти?" -- "А я счел бы самым целесообразным, -- ответил я, -- скомандовать унтер-офицеру: "Возьмите этого штатского под стражу". Притвиц возразил: "Когда приходишь из ратуши, всегда делаешься умнее. Вы рассуждаете, как политик; я действовал исключительно, как солдат -- по инструкции руководящего министра, опиравшегося на высочайше подписанное обращение". Я слышал из другого источника, будто Притвиц прервал этот свой последний разговор с Бодельшвингом, происходивший на улице, бросив в гневе саблю в ножны и пробормотав то, что Гец фон Берлихинген кричит в окно имперскому комиссару. Затем он повернул коня налево и молча поехал шагом по Шлосфрейхейт. Когда посланный из дворца офицер спросил его, где находятся войска, он едко ответил: "Они проскользнули у меня между пальцами, -- ведь тут все распоряжаются".
От офицеров ближайшего окружения его величества я слышал следующее. Они разыскивали короля, но не могли сразу найти его, так как он удалился по естественным надобностям. Когда он появился, они его спросили: "Ваше величество приказали, чтобы войска ушли?" Король ответил: "Нет". -- "Они, однако, уже уходят", -- сказал адъютант и подвел короля к окну. Дворцовая площадь была черна от заполнивших ее штатских, за которыми еще видны были штыки уходивших солдат. "Этого я не приказывал, этого быть не может!" -- воскликнул король в замешательстве и негодовании.
О князе Лихновском мне рассказывали, что он попеременно распространял наверху, во дворце, панические слухи о слабости войск, о недостатке провианта и военных припасов, а внизу, на площади, по-немецки и по-польски уговаривал повстанцев держаться, -- наверху, мол, пали духом.
Свободное копирование
