Наступил апрель сорок пятого. Иногда слышалась канонада. Городок притих и как будто вымер. Все попрятались по домам. Дни стояли теплые и ясные. Но во двор меня не выпускали. В один из таких дней в город вошли американцы. Они проходили мимо нашей сторожки. Проезжали на джипах и студебеккерах. Но не останавливались. Мелькала незнакомая форма, странные каски, странные машины. Они спешили дальше. А в городе царило тягостное молчание. Ни одно окно не было открыто.
Буквально на следующий день начался драп. Не знаю, чем он был вызван. Никаких военных действий ни в городе, ни в окрестностях не было. Но, драпали. Драпанул куда-то и барон. Исчезли служащие. Баронский дом стоял как вымерший. Ну и мама с теткой тоже решили драпать, поддавшись общему психозу. И драпанули, не куда-нибудь, а на запад.
Да, жизнь вполне могла бы повернуться по-другому. Может быть, и писал бы я эти воспоминания на каком-нибудь другом языке – немецком, английском французском. Сколько людей очутились тогда по ту сторону от Родины, а их дети и тем более внуки русский язык не знают вовсе. Я как - то спросил маму, что было бы, если бы мы всё-таки остались там. Трудно сказать, ответила мама. Но точно знаю одно – высшего образования ты бы там не получил. И в этом, она была безусловно права. Образование там действительно для богатых. В нашем положении мы думали бы там о куске хлебы, а не об образовании. Это враки, что все иммигранты жили хорошо. Особенно в первом поколении.
Поворотным пунктом бега по Европе стал немецкий город Торгау. Мы оказались перед довольно широкой рекой, мосты через которую были разрушены. В Торгау похоже царило безвластие. Как говорится ни белых ни красных. В принципе можно было двигаться в любую сторону – через реку как-то же переправлялись. Но заминка способствовала возникновению сомнений. Состоялся военный совет, для нас не менее судьбоносный, чем для предков в Филях.
Совет проходил в каком-то сарае. Непонятно для чего построенном сооружении, высотой в двухэтажный дом. По балкам под крышей расхаживали голуби. Вокруг сарая зеленела майская травка и стояла удивительная тишина. Чуть дальше блестела река. Река, сыгравшая роль Рубикона, перейти которую, означало навсегда остаться на Западе.
Мама и тетка совещались довольно долго. Возвращаться в Россию было страшно из-за репрессий. Не менее страшно было двигаться на запад, в полную неизвестность. Да и не ждал нас там никто. Ни родственников, ни даже знакомых там не было. Решающим аргументом стало то, что в России оставались их мужья. О судьбе их ничего не было известно. Но сестры надеялись, что они живы, что ждут их. И еще они надеялись на знаменитый русский авось. Авось все обойдется. А на что еще было надеяться? Решение было принято: дранг нах остен. Как потом рассказывала мама, решение далось им нелегко. Повернуть на сто восемьдесят градусов их заставило самое сильное чувство на земле – любовь. И то, что у детей должны быть отцы. И что их, возможно, ждут старенькие родители. Маме в то время был всего тридцать один год – еще такая молодая.
Итак, бег продолжался. Но уже в обратном направлении. Центральная Европа в ту весну напоминала эпоху великого переселения народов. Сотни тысяч, а может миллионы людей, двигались в основном в двух направлениях, одни на запад, другие на восток. Репатриированные, угнанные, пленные, дезертиры, воинские части и еще бог знает кто рвались кто в свои, кто в чужие края. Забивали дороги, вокзалы, ехали на попутках и шли пешком. Ночевали чаще всего под открытым небом, благо было тепло. Чем питались? Серьезный вопрос. У нас по крайней мере с ним было неважно. В один из дней, на пустыре, весьма смахивающем на городскую свалку, испекли в золе несколько картошин и в какой-то банке вскипятили бурду под названием чай. Таков был обед и ужин одновременно. Сахара, конечно, не было. Брат толи в шутку, толи всерьез посоветовал мне положить в кружку соль. Вкус соли я знал хорошо – сам покупал ее в лавочке. Отказался тогда и от чая и от соли. И почему-то этот случай с солью вбит в память как гвоздь. Никак не могу забыть.
Очередным этапом бега оказался лагерь для перемещенных лиц в Польше. Кучка обшарпанных домиков, бараки. Вокруг валялась масса патронов, снарядов, пустых гильз. Они заманчиво блестели желтой латунью и мне страшно хотелось их потрогать. Но эти игрушки были объявлены табу. Не то что трогать, подходить к ним было нельзя под страхом жесточайшей порки. Взрывоопасных предметов валялось вокруг более чем достаточно. Взрослым было не до них. Из-за этих симпатичных штуковин нельзя было зайти в малинник с соблазнительно краснеющими ягодами. Говорили, что там мины. Единственным развлечением было купание в речке, протекавшей рядом с лагерем. Вода была теплой, а мирное небо безоблачным.
