Несколько лет спустя мне еще раз пришлось принять участие в харьковских просветительных начинаниях. По инициативе энергичного харьковского профессора В. Я. Данилевского была предпринята огромная работа по созданию "Народной энциклопедии" ["Народная энциклопедия научных и прикладных знаний", изд. И. Д. Сытина, М., 1911-1912, 21 том. (Харьковское общество распространения в народе грамотности). Издание снабжено многочисленными рисунками, картами, таблицами. Отделы: 1. Физико-математический, 2. Природоведение, 3. Техника, 4. Сельское хозяйство, 5. Медицина, 6. Антрополого-географический, 7. Языкознание и история литературы, 8. Исторический, 9. Философский, 10. Народное образование в России, 11. Общественно-юридические науки, 12. Экономический, 13. Прикладная Экономика]. Эта коллективная работа продолжалась 5-6 лет, и результатом ее явился 21 том "Энциклопедии". Труд харьковских профессоров заполнил весьма существенный пробел в нашей учебной литературе. Это было солидное пособие для самообразования и, так сказать, полный курс знаний в строго научном освещении (здесь были и чистые, и прикладные науки). Издание "Народной энциклопедии" (потребовавшее более 100 тысяч рублей предварительных расходов) было предоставлено Товариществу И. Д. Сытина, и харьковцы и на этот раз остались довольны московской работой.
Та же Л. Б. Хавкина писала по этому поводу:
"Такое сложное дело, как составление многотомной "Народной энциклопедии", потребовало особой канцелярии. Расходы по ее содержанию ежемесячными взносами оплачивало Товарищество И. Д. Сытина. Оно же присылало полистный гонорар для распределения между авторами и редакторами. В кассу комиссии поступала также выручка от известного числа экземпляров каждой книги "Народной энциклопедии". В результате составился фонд, из которого оказывалась поддержка другим учреждениям Общества грамотности. Таким образом, общественный труд, претворившись в капитал, снова вернулся на нужды общества".
За мою долгую жизнь и за пол века издательской деятельности я перевидал многих людей и перезнакомился почти со всеми русскими писателями. Но никто из них не оставил такого следа в моей душе, как А. П. Чехов. Это был человек исключительного обаяния, замечательной простоты и трогательной детской искренности.
Я познакомился c Чеховым случайно, на улице. Шел от Иверской через Красную площадь, когда ко мне подошел молодой человек в осеннем пальто, красивый, приятный, и глуховатым голосом окликнул меня.
-- Здравствуйте, Иван Дмитриевич. Позвольте с вами познакомиться... Чехов.
В ту пору Чехов был еще очень молодым, но уже подающим блестящие надежды писателем.
Разговорились, познакомились, и Антон Павлович предложил мне издать томик его рассказов.
-- Не только томик, Антон Павлович, но все, что вы прикажете, и с величайшим удовольствием...
А. П. Чехов наезжал в Москву частенько и всегда останавливался в Большой Московской в своем излюбленном 5-м номере, который так и назывался: "чеховский". Даже в тех случаях, когда этот номер бывал занят постояльцами, прислуга, которая очень любила А. П. Чехова, устраивала так, что комната освобождалась и случайного постояльца переселяли в другую.
Я пользовался каждым приездом Чехова в Москву и охотно и часто бывал у него.
Я не знаю человека, который был бы равнодушен к Чехову или не любил его. Его любили писатели, женщины, священники, дети, лакеи, монахи, половые, приказчики, мелиховские мужики и бабы и даже такой угрюмый, во всем и во всех изверившийся человек, как Суворин-отец.
Все чувствовали какое-то внутреннее излучение, исходившее от Чехова, и все были под властью его обаяния. Я не знаю, но думаю, что иностранцы за границей, с которыми он сталкивался, тоже, должно быть, любили и тоже тянулись к нему душой, потому что Чехов был очарователен даже тогда, когда он молчал. Его улыбка, его понимающие глаза и в особенности смеющиеся огоньки в этих глазах сразу разбивали вокруг него лед и сразу говорили о том, что душа у этого человека детская -- чистая, светлая, беззлобная...
В дни молодости Чехов любил и "кутнуть", как он выражался.
-- Если бы я был богат, -- говорил он как-то, -- взял бы сейчас тысячу целковых и поехал за границу кутнуть.
-- Так за чем же дело стало. Возьмите у меня, Антон Павлович, аванс в 1000 рублей и поезжайте.
-- Нет, мне нельзя, здоровье мое слабое, я только на людей могу радоваться да глядеть, как другие кутят.
"Кутежи" Чехов любил, впрочем, совершенно платонически. Он ничего, кроме легкого вина, не пил, да и то в самом умеренном количестве, но в компании, где-нибудь у цыган, он бывал заразительно весел и неистощим на добродушные шутки. Помнится мне, как в маскараде, где мы как-то коротали с ним вечер в обществе Мамина-Сибиряка и Тихомирова, он шепнул цыганам, что Мамин и Тихомиров -- богатейшие сибирские купцы-золотопромышленники. Конечно, цыганки весь вечер не отходили ни от добродушного толстяка Мамина, дымившего своей вечной трубкой, ни от Тихомирова с его лысиной и дремучей бородой... Все удивлялись, глядя на эту исключительную лукавую ласковость цыганок, а больше всех сами Мамин и Тихомиров. Но Чехов, сдерживая смех, все продолжал свою мистификацию и все шептал цыганкам:
-- Богатейшие сибиряки... первостепенные золотопромышленники.
Свободное копирование
