22/III. Шилово. Совхоз "Кузьминский". Шилово на берегу Красивой Мечи. Кажется, я уже писал об этом месте, тогда был здесь в разгар лета. А сейчас зима. Март нынешний необычен. Всё время январские морозы под тридцать градусов. Днём, правда, отпускает. А ночи -- сибирские. Вот и сегодня -- вышел из клуба после кино и в памяти возник дальневосточный Экимчан. Где-то внизу, за зарослями деревьев, шумит на незамерзающих перекатах Селемджа, небо вызвездило, звёзды горят, не мерцая, ярко-ярко, появились и те, самые маленькие, которых обычно не видно. А сейчас они тоже ярки. Ветра нет. Огоньки в окнах низеньких домов. Как и там, за Селемджой, здесь за Красивой Мечой вздымается, загораживая тёмное небо, огромная сопка. Морозный воздух приятен. И человеческого тепла, как и там, здесь нет.
Вчера -- в Ефремове и в совхозе "Петровский". Тот самый совхоз, где когда-то была "суржа". И агроном Акулинич тот же, и директор Павлов Николай Фёдорович тот же. Вспомнили "суржу", посмеялись. "Вывели её, - говорит Павлов, - посеяли в прошлом году чистым зерном всё полностью". Что ж, это как-то приятно, принесло удовлетворение. Акулинич ещё более раздался вширь, ещё более подчёркнуто спокойствие душевное, неторопливость. Пожалуй, он поправился больше. Аккуратно спорит с главным агрономом производственного управления Тамарой Михайловной Мошаровской (худощавой, оттого кажущейся выше, блондинкой с узким лицом, большим ртом и носом, глаза, почему-то мне кажется у такого типа женщин, должны быть голубые, но они серые). Ещё пять месяцев тому назад дали задание рассчитать по каждому полю -- длину, уклоны, механический состав и сопротивление при пахоте. Это -- для выведения средневзвешенной нормы тракторных работ. Акулинич не сделал. "Тамара Михайловна, - медленно тянет он, и насмешливый блеск появляется в выпученных голубоватых глазах, - у нас и карт полей ещё нет, и зачем всё это, я не понимаю". "Я, может, втрое больше не понимаю, зачем это нужно, - кипятится Мошаровская, - а с меня требуют!".
Юрий Юрьевич Герасимов -- в новом помещении. Кабинет у него теперь большой и странно выглядит в нём за маленьким конторским столом его фигурка с чёрной копной волос над тонким бледно-смуглым лицом. Длинные пальцы всё также нервно мелькают в воздухе, перекладывают листы бумаги. Уверенности, мне показалось, стало в нём меньше. В чём дело? Спрашиваю Василия Ивановича Левыкина (он теперь заместитель секретаря парткома -- Петра Павловича Рыжых -- и занимается орготделом парткома. Кстати, он очень вдумчив, всё тщательно обдумывает, не спеша делает всё прочно, один из тех "работяг", которые, по сути, везут львиную долю работы, но их не замечают),- вот и спрашиваю его: "Ну, как Юрий Юрьевич?". "Старается, - неопределённо как-то отвечает, - на собраниях бывает. Старается, - опять повторяет, - видно помощники у него не тянут". Вот так-то. Видно быть секретарём было Герасимову легче. А может это как сигнальная ракета? Полетела, блеснула и... погасла, даже не оставив следа. А увидевший её, ещё долго стоит в задумчивости, думая -- к чему бы это?
О Гущине Иване Матвеевиче, председателе колхоза "Гигант". В парткоме о нём отзываются единодушно: "Человек со странностями". Это говорит и Герасимов: "Трудолюбивый, честный, всего себя делу отдаёт. Страстно влюблён в сельское хозяйство, и вот странный какой-то человек". И лишь Левыкин очень образно раскрыл, что подразумевают под "странностями Гущина": "Он как-то никогда не может дружелюбно, по-дружески с человеком поговорить, тактичности в нём нет". "Это что -- с начальством?". "Да и с начальством, и подчинёнными, кто плохо работает -- просто ненавидит. Ну, а тех, кто трудится -- уважает. Никогда не забудет, премирует, что обещал -- сделает". Я понял так -- под "странностями" его понимают просто нелюбовь Гущина сглаживать острые углы, примиряться с обтекаемыми формулировками, Иначе говоря, душевную прямоту. "Вот приедет к нему кто-либо, - рассказывает Левыкин, - посмотрят и скажут: "У тебя тут, Гущин, хорошо". Тут он весь нараспашку делается,- и Левыкин вдруг, чего я от него никогда не ожидал, как-то немного сгорбился и вьюном крутнулся по комнате, изображая, как Гущин старается быть приятным гостям, - тут он весь к услугам, - улыбаясь, закончил Василий Иванович. А стоит ему сказать, - Левыкин сделал строгое нахмуренное лицо, резко постучал костяшками пальцев по столу, - стоит ему сказать: "Что ж ты, Гущин, здесь проморгал? Так никуда не годится!" - как Гущин, - и Левыкин, выпрямившись, выкатывает грудь колесом, надувает щёки и произносит губами, выдыхая воздух: "Фрррр...",- и смотреть на тебя не хочет, и не слушает, и не глядит". И продолжая: "Невзлюбил он картофель и сахарную свеклу. Колхоз далеко, - объяснял он, - возить не выгодно". Я тут, пожалуй, с Гущиным согласен. И вообще мне кажется, что "странности" его не так уж и "странны". Просто человек сильно переживает душевно за всё, что касается его любимого дела, которому он отдаёт жизнь.
Встретил вчера Гущина в Ефремове в народном суде. Он - ответчик. Оказывается, когда-то он вывез для колхоза чьи-то минеральные удобрения. "Сказали тогда, - рассказывает, - берите, кто хочет. Ну, я и взял. А теперь соседний колхоз имени Суворова требует с меня за них 500 рублей. Как будто я денег за них не платил. Суворовцы деньги заплатили, а удобрения не вывозили. А я-то при чём?". Ну, вот, и идёт тяжба.
Директор совхоза "Козьминский" Анна Ивановна Ярова. "Маленькая хозяйка большого дома". Одной пашни 15 тысяч гектар. Шесть отделений. Быстрота речи -- позавидуешь. Говорит страстно, увлечённо. Она очень мала -- может, поэтому и не удаётся у неё её личная жизнь. Возможно, мужчины не смотрят на неё как на женщину серьёзно. Это она, видимо, уже усвоила и смирилась. Во всяком случае, в ней не видно и следа женского призывающего кокетства. Даже губы не накрашены. Это -- редкость. А она, ведь, не стара. Отсюда жизнь занята только работой, делом, совхозом и -- нервность, нервность в речи, в поступках; преувеличевание трудностей, недостатков. Разговор по телефону с директором головного молокозавода Волковым. Тот наступил на "любимую мозоль" - начал говорить о высокой кислотности молока (коров здесь много кормят силосом и даже их собственные пробы имеют повышенную кислотность) -- и Анна Ивановна вдруг резко бросает трубку. Глаза её блестят от проступающих слёз. А с работниками совхоза говорит долго и подробно объясняет высказываемую мысль. И странно смотреть и слышать, как она с ласковой ноткой в голосе обращается к заросшему огромному увальню в промасленном ватнике: "Ты, Лёша, возьми, выпиши горбыли и сделай там у себя загородку, чтоб поросят на солнышке держать. Солнышко для них лучше всяких витаминов сейчас". Ходит в аккуратном тёмно-жёлтом нагольном полушубке, вернее шубке, отороченной белым коротким густым мехом.
Бухгалтер главный здешний Николай Степанович. Подсчитывали с ним себестоимость молока, выявляя зависимость её от силосного типа кормления. Недоумевает: "Какая-то неповоротливость у нас. Трудимся, стараемся, деньги вкладываем, большой урожай выращиваем, а на то, чтоб убрать его -- как-то нет беспокойства настоящего. Вот силос. Ведь все затраты одинаковые, что при большом, что при малом сборе. Так надо делать так, чтобы не пропадало. А у нас что? Кукуруза чуть ли не в три метра, а комбайнов только десять, гектаров же много 2700. Автомашин на ходу десять. Вот и уборка месяца полтора. Вот и получился урожай в 270 центнеров. А наверняка было по 400. Или ещё. Вдруг звонок -- принимайте на воскресение 40 -- 50 машин. Приедут шоферюги, их накормить надо, а они по одному рейсу увезут, и поминай, как звали. Куда лучше -- прислали бы не 50, а пять машин, но не на один день, а на десять. Куда, какая польза была бы. И вывезли бы раза в три-четыре больше, и сами шофера были бы заинтересованы лучше -- им можно было бы и сахар начислить, и расчёт сделать". Правильно!
Свободное копирование
